Волки и медведи

Мелкие преступники смотрели в ответ с насмешкой и тем презрением, которое даже не трудится так уж презирать и само о себе говорит не «я презираю», а «я смеюсь». В их картине мира вообще не было места для посторонних. Тягловый скот, полезные злаки, перья в подушку и бело-голубая кафельная плитка для сортира куда-то, безусловно, вписывались – в план местности, например, карту военных действий, – но это не был мир в полном составе и полном значении слова, одухотворённый и праздничный. Здесь они извращённо смыкались с богатыми, глядевшими на трудовой народ тем же холодным, расчётливым и в сущности выключающим из подлинной жизни взглядом. Но для богатых они и сами были быдлом, только буйной, взбесившейся его частью.

Дроля сидел на перилах бетонного крыльца и с искренним удовольствием пил кефир из бутылки. Я заметил, что стеклянные бутылки с крышками зелёной фольги были такими же, как в Городе. Наше молоко продавалось в картонных коробках или толстом полиэтилене.

Углядев нас, Дроля запел:

Ах, шарабан мой, американка.
Какая ночь, какая пьянка!
Хотите – пейте, посуду бейте,
Мне всё равно, мне всё равно.

– Не всё коту творог, пора и жопой об порог, – бросил Молодой на ходу и шевельнул плечом.

Чтобы Дроле слететь с перил, этого бы не хватило, но контрабандист непроизвольно дёрнулся – а в том, что неудержимо поехала хромая нога, вины Молодого совсем не было. «Чо за такое?» – машинально крикнул Дроля нам вслед. Я не стал оборачиваться, не желая видеть разбившееся стекло и кефирную лужу. Кефир белее снега. Рядом с «Альбатросом» уж точно.

– Давай расскажем Вилли про Сахарка, – предложил я.

– Это наше дело, а не Вилли.

– Но теперь-то и его тоже.

– С какой радости?

На это можно было ответить, что страна, пусть и оккупированная, в чём-то становится территорией, а в чём-то остаётся страной – которая всегда во владении тех, кто в ней родился, так что именно они отвечают за смерть тех, кто в ней умер. Но Молодой, подозреваю, знал об этом сам – и если игнорировал, то не для того, чтобы получать разъяснения. Я ведь тоже не спешил назвать имя убитого.

«Альбатрос» был огромным магазином: чистым, сияющим, изобильным. Изобилие не глушило простор, даваемый широкими лестницами и широкими расстояниями между прилавками и секциями. И так же широко гулял воздух, а в воздухе гуляли дорогие щекочущие запахи кожи, духов, шоколада. Служебные помещения занимали часть второго этажа, и, прежде чем попасть в них, мы миновали, любуясь, отделы ковров, электроприборов, верхней одежды и обуви: пространства степного какого-то размаха. Народу здесь было немного, а персонал сплошь составляли упитанные усатые мужчины, профессионально глядевшие сквозь покупателя и при этом умевшие не казаться хамами. О, продавцы фриторга – это была каста.

Сергей Иванович засел в кабинете управляющего – а управляющий, не будь дурак, не подумал оттуда убраться, так что теперь для секретных шушуканий каждый был вынужден выбегать в коридор. Но на этот раз вышел, взглянув на Молодого, хозяин – импозантный, утомлённый, явно косящий под городского в своём светло-сером костюме. Даже кабинет его, кожано-светло-древесный, с ярким пятном цветущей азалии, ловко прикидывался кабинетом молодого дельца с Морских или Казанской – а впрочем, впечатление портила нервная запальчивость выскочки: броское, новое, функциональное вместо блёклого, накопившегося, привычного.

– Ты, что ли, Порт уже освоил, что за фриторг взялся? – сказал Молодой в виде «здрасьте».

– Я действую комплексно и в полной координации, – отрезал Сергей Иванович.

– Это, Грёмка, обеды в исполкомовской столовке комплексные.

– А то ты ими подавился!

– Если не котлетой, так компанией точно. Вас Платонов специально таких дефективных набирал или оно само получается, подобное к подобному?

– Ещё слово, и я тебе язык вырву, урод.

– Ты мне сперва руки укороти.

– Господа мои!

Они закрыли рты. Ведь не страх же их заставил и не уважение.

– Насчёт координации, – сказал я незатейливо. – Вы оба могли бы меня изредка информировать о принимаемых вами мерах… Чтобы я пореже выглядел идиотом. Потому что, когда начальник экспедиции выглядит идиотом постоянно, это бросает тень на экспедицию в целом. Практически кладёт.

– Чего кладёт?

– Охулку. – Я повернулся к Сергею Ивановичу, взор которого, не успев просветлеть, набух новой тоской. – Расскажи-ка, друг ситный, каким манером мы будем поддерживать дисциплину, если ты поощряешь своих гвардейцев плевать на мои распоряжения?

Сергей Иванович умел держать язык за зубами, но ему никогда бы не удалось сплести продуманную ложь и выдать её за правду – потому и его молчание во многих случаях звучало как громкий правдивый ответ.

– Не лопни, мушкетёр, – хохотнул Молодой.

– Я не мушкетёр, я гвардеец.

– Ну и дурак.

– Господа мои!

– Ладно, – сказал Молодой, отходя в угол, – мы чего пришли. Будем делать облаву, желательно без местного ресурса. Дашь людей?

– Что-что? – встрял я.