Волки и вепри

— О, как мило! — прощебетала Хейдис. — Я слыхала, там очень красиво осенней порою?

— Красота осенних фьордов не сравнится с красотою ваших краёв по весне, — нашёлся Торкель, — и уж тем паче — с красотой их повелительницы. Сражён я взором Фрейи Коллинга!

— Не видала прежде столь сладкоречивых каупманов, — обольстительно улыбнулась Хейдис.

А Кольгрим, сын конунга, звонко воскликнул, тыкая пальцем в Хродгара:

— А я знаю, кто вы! Вы никакие не купцы. Вы — викинги!

Никакие не купцы переглянулись. Хаген же заметил, прохладно улыбаясь:

— Какой речистый юноша! Думается мне, нам не придётся гостить при его дворе.

— Почему ты так говоришь, заморский гость? — Хейдис всё так же сладко улыбалась, но в голосе её пели стальные струны.

— Никто не ведает своей судьбы, — процедил Хаген, глядя в глаза королеве. — Не так ли?

У Хейдис дёрнулся уголок рта. Хагену на миг показалось, что очертания прекрасного лица меняются, растекаются, словно воск на солнцепёке, являя миру бледный лик луны. Сочные алые губы дочери Брокмара изгибались серпом кровавого месяца. Зелень глаз обернулась бронзовой патиной. Молвила Хейдис:

— Истинно так, гость многомудрый. Кто знает, какие опасности ждут мужей на дороге чайки?

— Не только там, — не выдержал Бьярки. — Часто бывает, и в чертогах друзей примешь смерть.

— Так говорится в сагах, — мирно заметил колдун Хравен, — так бывает и в жизни.

— Светлое солнце чертога, — Сельмунд коснулся руки жены, что была младше его на десять, а то и поболе, зим, — надобно нам обсудить разные скучные и утомительные торговые дела. Цены на треску да на пеньку, на соль и на мёд. Это доставит тебе мало радости…

— Что же, — солнце чертога поднялось в зенит, величественно и милостиво расточая сияние очей, — прошу вас, будьте как дома, дорогие гости. Добро пожаловать в Гримсаль! Я бы хотела, чтобы вы жили пока здесь, под этим кровом.

И удалилась в сопровождении сынишки — и безмолвной стражи в белых плащах. Хаген неотступно смотрел ей вслед. На её лебединую шею. Заметив тот взгляд, холодный и жёсткий, как шкура нарвала, Хродгар подумал, что, верно, товарищу тяжело сдержать неизъяснимое желание полоснуть ножом по этой шейке. Как той графской дочке в Тармоне позапрошлым летом. В такие мгновения Хродгара охватывал страх — побаивался и своего друга, но больше — за своего друга. Тряхнув бритой головой, молодой хёвдинг сказал:

— Ну, теперь побеседуем. Про треску да про пеньку…

Вот что поведал Сельмунд сын Сигмунда братьям-викингам.

…Впервые это случилось четыре года назад, когда в кровавой распре погиб Тивар Охотник, сын конунга Хорсе Весёлого. Спустя пару месяцев после тех событий. Никто поначалу не придал этому большого значения. Просто как-то под вечер над городом поднялся туман, но не с реки, как обычно, а с Хаугенфельда — Курганного Поля, могильников к северо-востоку от Гримсаля. Холодная хмарь залила улицы, расползаясь исполинскими слизнями. Потом послышались крики, топот и стук копыт, хотя народ сидел по домам да по корчмам. Пёсий лай и вой метался меж домов гулким эхом. Затем — заунывное пение рога раскатилось над крышами: знак к нападению. Люди переполошились, начали выскакивать на улицу…

И — гибнуть.

Сквозь туман шагали, сближаясь, два войска. Ни безлунная ночь, ни мгла не были им помехой: свет мертвецам ни к чему. То, что началось как охота, завершилось битвой. Прямо на рыночной площади. Войско с курганов сошлось с ратью, пришедшей с Ниданеса, от реки. Звучали приказы и звон стали, но кровь не лилась. Сыпались стрелы и тысячи ударов, сражённые падали и тут же вставали, чтобы продолжить бой. Не бились их сердца, забывшие страх и любовь, скованные вечной ненавистью. Не отражались мысли в ледяных глазах — бесконечная, беспощадная пустота простиралась под веками. И руки их не дрожали. Бессмертные сражались всю ночь, неистово, упоённо, самозабвенно, как редко сражались при жизни.

А люди, простые, живые люди, что становились волей случая на пути мёртвым ратникам, падали ниц, походя задетые клинком. И плакали их близкие.

Лишь за час до рассвета прекратилось побоище — бескровное, но от того ещё более жуткое. Беспокойные покойники, обликом схожие с сынами людскими, возвращались — одни на курганы, другие — на берег. Никто не видел, куда они скрылись. Некому было следовать за драуграми. Все охочие поглазеть на диковинку остались лежать в грязи.

Так и повелось. Каждую ночь, когда месяц изволит почивать, не выезжая на небо, с Курганных Полей спускается туман на город Гримсаль. Тогда все люди прячутся по домам и носа не кажут. Ибо во мгле рокочет рог, мёртвые восстают из могил и сходятся на рыночной площади, словно на поле битвы, чтобы крушить бессмертную плоть. За час до рассвета прекращают сей тинг на костях и расходятся крыльями небывалой птицы. И горе, горе тому, кто кинет хоть взгляд на поход иссиня-бледных воинов! Унесёт его злая хворь — или рассудка лишится. А уж кто станет у них на пути, тому заказана дорога в мир живых. Уведут его за собой, в курганы…

Каждую ночь, когда нет луны. Тринадцать ночей в год. Четыре зимы подряд.