Волки и вепри

Трое стояли, как поражённые громом. Не понимали, не верили. Хаген тоже не до конца понимал. Но дорога чайки настойчиво звала его голосом ветра, криками птиц, плеском волн. А прочее не имело значения. Никогда не имело. Хаген криво усмехнулся:

— Прощайте ныне, Ан-Мойры! Надеюсь, ваше проклятие и в самом деле снято, но проверять — нет, то не по мне. Килеан — береги Эмери. Не сбережёшь — я…

Замолк, махнул рукой и пошёл прочь, не оборачиваясь. И никто его не окликнул.

Впоследствии Хаген узнал, что Ан-Мойры получили от Найси и от Золотого Совета щедрое вознаграждение, и стали править на юге Тир Бриан, и даже на Геладах их власть упрочнилась к неудовольствию Сумарлиди ярла. Все утверждали, что проклятие Клайда ан-Дху действительно снято. Хаген на всякий случай решил согласиться с этой мыслью. Как и с тем, что Эмери, его Эмери, статная медновласая красавица, стала хорошей женой Килеану, и тот вроде бы никогда не попрекал её. Едва не сдувал с неё пылинки. Те известия отзывались в сердце викинга тихой радостью и светлой грустью.

— Дурак ты, братец, — скажет позже Торкель Волчонок. — Как дал бы тебе подзатыльник…

— Давай, — согласится Хаген.

— Руку об башку твою медную сломаю… — проворчит Торкель.

Но то будет позже. А пока викинги занимали места на «Свафнире», перебрасывались шутками, работали вёслами да мечтали вслух о том, как теперь заживут. Каждый взял в этом походе добра не меньше чем на четыреста гульденов, а Хродгар с друзьями — и того больше. Викинги возвращались на Север, в суровую родную Страну Заливов, оставляя за бортом разорённую Маг Эри, новых друзей и новых врагов, а на борту — богатую добычу.

И Арнульф Седой был с ними, хоть и не казался счастливым.

А Хаген знал в сердце своём — «Свафнир» ещё причалит к этим берегам. С белым или алым щитом на мачте. Первое было предпочтительнее, но вероятнее — второе.

— Правим на Гелады? — спросил Крак, когда вышли в открытое море.

— Домой, кормчий! — возразил Хродгар. — Домой.

Арнульф просил высадить его в Хединсфьорде. То всех удивило. Во-первых, чего он там, спрашивается, забыл, живёт-то в Гравике, на Эйковом Дворе. Во-вторых, морской король просил. Не приказывал, не требовал. Хродгар хотел было уговорить старика добраться до Гравика вместе, но передумал и сказал править к берегу.

Хаген же сошёл на сушу со своим старым наставником, поддерживая его. Пристали в безлюдном месте. Пожитков у Арнульфа было немного — от доли в добыче он отказался. В пользу родни павших на Маг Курои. Хаген предложил проводить его до ближайшего селения, но Седой покачал головой, грустно усмехаясь. Потом оглядел юношу, прищурился:

— Да, вырос ты, мой щенок! Я знал, что волк вырастет из лемминга, но не думал, что это будет Фенрир[58]. Я горжусь тобой, но это, верно, мало тебя занимает. И вот что ещё. Будешь в Гравике — не навещай меня. Не надо. Не напоминай, каким я был в юности. Сердце не выдержит. Я отпускаю тебя. Не нужна мне ни твоя служба, ни твоя дружба. Да и я тебе больше не пригожусь. Вы мало слушали моих приказов, и часто правильно делали. Только дряхлому старцу от того не легче. Теперь у вас есть громкое имя, чтобы не прикрываться моим. И можешь не беспокоиться, сын Альвара дверга и Хельги Красавицы — эту твою тайну я унесу в могилу. Прощай теперь. Обниматься не будем.

И заковылял к лесу.

Хаген долго стоял и смотрел ему вслед. Потом окликнул:

— Хэй, Седой! Скажи ещё слово!

Арнульф обернулся. Хаген сделал несколько шагов навстречу. Замер, словно натолкнулся на незримую преграду. Лёд стоял стеной в глазах Орлиного Волка.

— Каждый из нас что-то получил в этом походе! Кто — землю, кто — любовь девы, кто — раны, кто — достойную смерть и славу, что смерти не ведает. Я получил кучу золота и книжек. А что досталось тебе, о лучший из наставников?

Арнульф молча показал сломанный меч.

И вот тут Хагену остро захотелось выть. Драть волосы с корнем и биться головой о камни. Жрать землю. Только бы не видеть.

Сломанный меч.

Сломанная судьба.

Сломанная жизнь.

«А я предупреждал тебя», — светилось лаской в глазах Седого.

Хаген не стал выть. Лемминги не воют. Они грызут молча[59].

— Ну? — тихо спросил Хродгар уже на борту. — Как он?

— Плачьте, локланны, — проговорил Хаген, глядя за виднокрай, окутанный туманом, седым, как волосы Арнульфа, — будет вам память, горькая память, память навеки…

И добавил со странной улыбкой:

— Ныне я не боюсь локланнахов, плывущих по нашему морю!

Зимовка на хуторе Лисья Нора

— Друзья добрались до Хлордвика уже глубокой осенью, — рассказывал Гест, а домочадцы Сторвальда бонда слушали, затаив дыхание. Час был поздний, и старуха Астрид посапывала в кресле-качалке, отложив пряжу. Дремала и Герда, и Соль Веснушка сомкнула глаза, держа на руках младенца Флоси. В ногах у неё лежал пушистый Энсейль, водя кисточками на ушах. Соль не спала — просто глаза устали. Но для слуха сказание было усладой. Сказать по чести, в Рэфсхолле давно не бывало гостей, могущих поведать что-либо, кроме соседских пересудов.

— На свадьбу? — уточнила Соль, не размыкая век.