Волки Лозарга

— Полицию? Как он посмел?

— Думаю, он на все пойдет, лишь бы тебя отыскать. Этот человек — чудовище, и чудовище упрямое. Он прекрасно знает, чего добивается. И добивается он тебя, моя радость… — Пусть ищет, пусть хоть весь Париж обыщет, пусть сидит здесь месяцы, годы! — вне себя вскричала Гортензия. — А я пока уеду. Знаешь, о чем я сейчас думала? О том, что мне остается только одно — возвратиться в Лозарг. Там ты найдешь для меня укромное местечко. Или попрошу доктора Бремона… А раз уж тебе удалось отнять у них нашего сына, уедем вместе с ним. Во вторник сядем втроем в дилижанс…

— Неплохо задумано, — сказал художник, — но при существующем положении вещей это абсолютно невозможно. Если вас разыскивает полиция, будут проверять все кареты, отходящие от почтового двора, даже на выездах из города будут расставлены посты…

— Подумаешь! У меня паспорт на имя госпожи Кудер, я с ним приехала…

— Это помогло бы тебе уехать куда-нибудь в другое место, но только не в Овернь. Что бы ты себе ни вообразила, Лозарг здесь задерживаться не станет. Он поймет, что ты, зная, что он в Париже, обязательно постараешься воспользоваться его отсутствием и бросишься на поиски сына. Ведь сам я так и сделал. Дождался его отъезда и забрал ребенка у кормилицы…

— У кормилицы? Разве ты не сказал, что она приехала вместе с тобой?

— Нет. Со мной сейчас племянница Франсуа, Жанетта. Ее ребенок умер при рождении. Заботы о твоем малыше отвлекают ее от собственного горя.

— Как он перенес дорогу?

— Лучше, чем я ожидал. Такой чертенок! — улыбнулся Жан, и лицо его осветилось нежностью. — Но если сразу повезти его в обратный путь, дело может обернуться худо… Ведь ему всего два с половиной месяца.

— Ты прав. А мне кажется, прошло столетие…

Внезапный смех напомнил им о присутствии Делакруа. Напомнил о нем и аромат горячего рома. Склонившись над большой чашей, внутри которой играли синие язычки пламени, он готовил пунш, а затем взял из стенного шкафа три больших стакана и наполнил: два доверху, а один, для Гортензии, на треть.

— Слава богу, это не так! — опять засмеялся он. — Целый век! Ребенку сто лет! Ах, черт побери… Лучше выпейте со мной этого пунша… Я всегда держу его для друзей. Да и вечер сегодня прохладный…

— Вам обязательно нужно сделать из меня пьяницу? — улыбнулась Гортензия. Ей вдруг показалось, что жизнь прекрасна.

— Пьяницу? Дорогая моя, если бы вы знали, сколько спиртного могут влить в себя некоторые мои знакомые дамы из высшего общества, вам бы и в голову не пришло сказать такое. Выпьем за дружбу… а потом я оставлю вас. Наверняка вам есть что сказать друг другу, а посторонние уши здесь будут лишними.

— Получается, мы выгоняем вас из дома? — расстроился Жан.

Художник пожал плечами.

— Ну, какой это дом! Не знаю даже, можно ли его так назвать. Скорее, мастерская. Но мне известно по крайней мере десять домов, где будут счастливы оказать мне гостеприимство. Сегодня вечером поеду к моему другу Гиймарде. Дело в том, что для вас очень важно никуда отсюда не выходить. Госпожа Морозини ведь так вас просила… И не волнуйтесь, дорогая графиня, она отнюдь не бездействует. Завтра Тимур придет позировать и принесет вам нормальную одежду, по крайней мере что-то не Столь заметное, как эта блуза и ваше придворное платье. А в течение дня ваша подруга так или иначе даст о себе знать. — Она придет? — спросила Гортензия. — Мне так хотелось бы ее увидеть…

— Не думаю. Да это было бы и неразумно. После визита, который ей нанесли, у нее есть все основания подозревать, что за домом следят. А теперь выпьем, пунш готов.

Мужчины залпом осушили свои стаканы, Гортензия пригубила свой, и обстановка сразу изменилась — они стали беседовать, как старые друзья. Говорили о короле, о дворе, о подспудной борьбе недавно назначенных министров с депутатами, избранными еще в те времена, когда тон задавала либеральная оппозиция. Так они и сидели, словно в гостях, хотя на самом деле ждали, когда мальчик-посыльный из ресторана принесет ужин, и как только он наконец постучался в дверь, художник спрятал обоих в алькове, а сам схватил в руки какой-то рисунок и, желая избавиться от ненужных расспросов, сделал вид, будто внимательно его разглядывает.

Но стоило посыльному затворить за собой дверь, как Делакруа, отбросив карандаш и бумагу, схватился за шляпу.

— Отдыхайте до завтра! — весело крикнул он. — Спокойной ночи! Завтра графиня Морозини непременно сообщит вам, что она решила делать.

Он отвесил поклон, подражая итальянским комедиантам, — и зеленая дверь захлопнулась за ним. На этот раз он оставил ключ в замке, и Гортензия тут же побежала запирать. Задвинула засов и, прислонившись спиной к двери, взглянула на Жана. Сердце у нее готово было выскочить из груди, дыхание стало прерывистым.

— Я так ждала… — прошептала она, — так ждала… когда он наконец уйдет… когда оставит нас одних…

— Но ведь это же черная неблагодарность! Мне казалось, мы ему многим обязаны…

— Да… конечно… Но я больше ничего не хочу знать ни о ком… Никого больше нет…