Волки Лозарга

Первую ночь они провели в пылу жаркой страсти после долгой разлуки, любя друг друга с ненасытностью голодных зверей, долгое время не видевших пищи, с каким-то даже исступлением, словно не веря, что эту страсть возможно утолить. Но на вторую ночь все уже было иначе.

В мягком свете масляной лампы, лившемся на их ложе, они любили друг друга с бесконечной нежностью, надолго замирая в объятиях, сроднившись от любви душевной гораздо сильнее, нежели от любви телесной. Порой они разговаривали, шептали нежные безрассудные слова, с незапамятных времен созданные любовью и не сходящие с уст многих поколений любовников, слова, значение которых понятно только им одним… В эту ночь они совсем не спали, боясь упустить чудесные мгновения, заново открывая друг друга.

Но время шло, и с каждым ударом бронзовых позолоченных часов, последнего достояния некогда богатой семьи, сердце Гортензии сжималось все больнее. Она следила за каждой минутой, как приговоренный к смерти, который, ожидая неминуемой казни, тщится полнее прожить оставшиеся часы. Скоро у нее отнимут самую дорогую часть ее существа. Скоро она расстанется с Жаном, они разойдутся в разные стороны. Что толку, если ее путь ведет к тихой гавани… Лишь одно утешение — мысль о сыне, вот-вот она его увидит, плоть от их плоти…

И когда золотом забрезжил розовый рассвет, Жан и Гортензия в последний раз кинулись друг к другу в объятия. Они предавались любви с отчаянной страстью расставания, перемежая быстрые поцелуи лихорадочными, торопливыми словами:

— Мы ведь еще встретимся, да? Когда-нибудь снова будем вместе? — шептала Гортензия.

— Нужно верить, Гортензия, так и должно быть, и не иначе. Я не могу представить себе жизнь без тебя. До нашей встречи я был как дерево. Рос себе на овернской земле вместе с другими деревьями. Ты научила меня жить по-настоящему, — отвечал ей Жан.

Они покинули постель, словно надежное убежище, и теперь стояли друг перед другом обнаженные, будто Адам и Ева в тот горький день, когда первых людей навеки разлучил с раем огненный архангелов меч. Обменялись долгим поцелуем, как путники перед дальней дорогой, выпивающие последний глоток живительной влаги. И стали собираться. Гортензия приготовила кофе на горелке художника. Жан прибрал в комнате, и они сели завтракать вместе, словно настоящие муж и жена. Как удивительно приятно было Гортензии мазать ему масло на хлеб, класть сахар в кофе! Каждый жест приобретал особую значимость.

Потом, усевшись рядом, как вчера, они взялись за руки и стали ждать.

Впрочем, недолго. Делакруа, как и обещал, явился спозаранку. Он объявил, что за Гортензией приедут к десяти часам. А сам художник собирался еще посидеть тут с Жаном и потом отвезти его на Почтовый двор. — Нельзя ли и мне побыть с ним до отъезда? — взмолилась Гортензия.

— Боюсь, не получится. За вами приедет не фиакр, а карета принца Талейрана. Ведь вы отправляетесь к герцогине де Дино…

— К герцогине? Разве к ней отвезли моего сына? Делакруа хитро улыбнулся.

— Ничего лучшего нам найти не удалось. А что, вы недовольны?

— Нет. Просто как-то не по себе. Такая важная дама, такой знатный вельможа…

— О, вы увидите, они милейшие люди! Да и чье покровительство может быть надежней? Никто не удивится, увидев, как к моему дому подъезжает, а потом отъезжает их экипаж. Случается, принц или герцогиня оказывают мне честь, бывая здесь… Так что соглашайтесь, раз уж вам предлагают!

— Простите меня, я такая неблагодарная.

Во всяком случае, отложить приезд экипажа было уже никак нельзя. Гортензия только крепче сжала руку Жана.

— Так мало времени, а потом…

— Мужайся! Я обещал тебе вернуть нашего сына и выполнил обещание. А теперь обещаю, что мы встретимся…

— Когда? Спустя сто лет?

— И это уже не так плохо, — ободряюще улыбнулся он, и Гортензия почувствовала, как от его улыбки у нее прибавляется сил. — Уверен, что в планы Провидения не входит сто лет держать нас вдали друг от друга. Но даже если… разлука будет долгой, знай: я никого, кроме тебя, не полюблю. Верь мне, я уношу с собой частичку тебя.

Золоченые часы пробили десять, и в комнату без стука, решительно распахнув дверь, вошла герцогиня де Дино в белом муслиновом платье. Дружеский кивок в сторону Делакруа, любопытный взгляд, сменившийся улыбкой, по адресу Жана, — и вот уже она обращается к Гортензии, присевшей в реверансе, как старая знакомая, расставшаяся с ней только вчера:

— Скорее, милая! Я тут всего на несколько минут. У меня кое-кто с нетерпением ждет вас… До свидания, господа. Мой дорогой Эжен, приходите сегодня вечером или завтра на улицу Сен-Флорантен. Талейран будет рад видеть вас перед отъездом в Балансе.

— Обязательно приду, госпожа герцогиня.

С очаровательной грацией она протянула ему руку для поцелуя.

— Вот таким я вас люблю: любезным и послушным! — весело сказала она. И добавила, обращаясь к Жану: — Сударь, мне хотелось бы узнать вас поближе, но, боюсь, у нас совсем нет времени. Желаю вам много счастья…

— И я столько же счастья желаю вашей милости, поскольку вам угодно позаботиться о моем…