Волки Лозарга

Новости появились на следующий день. Их принес полковник Дюшан. Вчера вечером король наконец отменил свои глупые указы, но было уже поздно. Никто не желал, чтобы он возвращался в Париж, и это было концом его правления. В городе ликовали, но и в ликовании чувствовалась тревога. Никто не успокоится, пока Бурбоны не поймут, что им остается только изгнание. Кроме того, теперь в игру вступили политические штабы, и было еще непонятно, кто же в конце концов победил.

— Похоже, вы не рады, мой дорогой друг? — спросила Гортензия, с самого начала беседы наблюдавшая за настроением офицера. — Правое дело ведь все-таки победило?

— Правое-то оно правое, но только чье? Вот в чем вопрос. Такое впечатление, что мы все это затеяли лишь ради герцога Орлеанского. Он отсиживается в Нейи, но вокруг его имени уже развернули целую кампанию. Старик Талейран тоже не сидит сложа руки. Так что я уезжаю. Вот зашел попрощаться.

— Уезжаете? — хором воскликнули обе. — Но куда?

— В Вену. У меня все с собой, и в дороге я не задержусь.Важно, чтобы те, кто готов нам помогать, поскорее узнали, что Бурбоны пали и для сына императора путь свободен.

— Свободен? — удивилась Фелисия. — Разве вы только что не сказали, что орлеанцы ведут настоящую кампанию? Вы уверены, что сможете вовремя привезти принца, даже если ему дадут уехать?

Дюшан с величайшим апломбом пожал плечами.

— Наши ведь тоже не дремлют. Распространяют портреты римского короля и другие, совсем недавние, на них он такой, как в жизни: белокурый, молодой, гордый! Запомните одно: каким бы ни было новое правительство, стоит только Наполеону Второму появиться на Кольском мосту, как Франция падет к его ногам. Правительство разгонят! А теперь, мои дорогие, я вас покидаю. Однако все же не прощаюсь. Увидимся в соборе Парижской Богоматери в священный день…

Он вышел, влекомый страстью и непоколебимой верой в будущее. Женщины проводили его до крыльца, посмотрели, как он садится в седло, потом в последний раз помахали ему рукой, когда он уже выезжал за ворота. Вскоре затих и стук копыт. Фелисия не сразу пошла обратно в дом. На лице у нее была написана грусть.

— Как бы мне хотелось поехать с ним, — протянула она.

— Такое желание надо стараться подавить! Мало того, что вы просто не в состоянии никуда ехать, подумайте еще и о том, что станется с делом принца, если все бонапартисты из Парижа побегут в Вену? Фелисия, еще ничего не решено. Победу нужно одержать здесь.

Увы, в последние дни плечо Фелисии заживало быстрее, чем сбывались ее политические устремления. Тридцать первого июля герцог Орлеанский принял от депутатов титул генералиссимуса королевства и отправился в Ратушу, где был принят Лафайетом, обосновавшимся там сорок восемь часов назад. Карл же Десятый, выехав из Сен-Клу в Трианон, покинул затем и этот почти что парижский дворец и отправился в Рамбуйе, где должен был ратифицировать назначение своего «орлеанского кузена». На следующий день, лишь часом позднее, он и его прямой наследник герцог Ангулемский отреклись в пользу герцога Бордоского, сына герцогини Беррийской.

— Десятилетний мальчишка на троне в стране, которая катится неизвестно куда! — возмущался Делакруа, начиная портрет Фелисии. Он готовил его для гигантского полотна на выставку в тысяча восемьсот тридцать первом году. — А завтра этот мальчишка отправится в изгнание вместе со всем своим семейством!

Сейчас уже ни для кого не было секретом, что королевская семья, покидая Францию, уезжает в Англию.

— Бедняжка герцогиня Ангулемская! — вздохнула Гортензия. — Родиться в Версале и скоротать свой век на дорогах изгнания…

— Не станете же вы теперь ее жалеть! — возмутилась Фелисия. — Она сама никогда не была к вам добра, и к тому же они убили ваших родителей.

— Конечно, да только все равно жалко. Она никогда не узнает, что такое любовь, ведь супруг ее бессилен. Ей не дано счастья держать на руках своего ребенка.

— По крайней мере одно удовольствие у нее уже в жизни было: отравлять существование множеству несчастных людей. Она-то никогда никого не жалела: вспомните-ка о маршале Нее, о Лабедуайере, о четверых сержантах из Ларошели — в честь их казни она даже устроила бал. Гортензия, если в вас еще осталась капля сострадания, поберегите его для тех, кто того заслуживает! История есть история, и движется она обычно довольно быстро.

И верно, все свершалось прямо на глазах. Девятого августа герцог Орлеанский сделался королем французов и стал называться Луи-Филиппом Первым, а на следующий день Карл Десятый с семьей отбыл из Шербура. В Париже одну за другой разбирали баррикады, и вскоре уже можно было проехать по городу в экипаже.

Гортензия воспользовалась этим обстоятельством и поехала проведать сына. Мальчик выглядел превосходно: он был весь кругленький и золотистый, как персик. Когдаприехала мать, он как раз, от души веселясь, играл с Жанеттой на большом покрывале, расстеленном под старой яблоней.

— Мы хорошо за ним ухаживали, правда, мадам? — спросила молодая кормилица. — Госпожа Моризе от него просто в восторге.