Волки на переломе зимы

Барабаны звучали все громче. Самые большие замедлили свой бой до мерного, жуткого погребального ритма; завывания волынок сделались гипнотическими. Ветки секвой высоко над головами скрипели под тяжестью перемещавшихся по кронам Лесных джентри. Из кустов то и дело доносились резкие звуки разрываемых лоз или распрямляющихся веток, с силой хлещущих по соседним.

Впереди сквозь туман и густое переплетение веток и вьющихся лоз призывно манило могучее алое зарево.

По пути они то и дело сворачивали. Ройбен уже не мог понять, в каком же направлении они идут. Было ясно только то, что они подходят все ближе и ближе к костру.

Шедшие впереди фигуры в остроконечных капюшонах, перед которыми плыл далеко впереди одинокий мерцающий факел, казались ему незнакомыми, и реальным, похоже, внезапно оказался один Феликс, Феликс, шедший за ним следом, а его сердце вдруг устремилось к Стюарту. Страшно ли Стюарту? И страшно ли ему самому?

Нет. Невзирая на то что барабаны били все громче и невидимые музыканты вокруг отвечали им и вплетали в их поступь негромкие, но устрашающие ноты, он не испытывал страха. Под кожей снова защекотало, он чувствовал, как волосы на голове пытаются покинуть свое место, как волчья шерсть рвется наружу из-под человеческой кожи. Интересно, на барабаны, что ли, отзывается скрытый в его теле волк? Имеют ли барабаны какую-то тайную власть над зверем, власть, о которой он не имел никакого представления? Он деликатно, но строго боролся с трансформацией, отлично понимая, что вскоре она все же возьмет над ним верх.

Отдаленный огонь становился все ярче и, казалось, уже поглотил зыбкий огонек факела Маргона. В колеблющемся, пульсирующем зареве этого огня было что-то пугающее, что-то такое, что он воспринимал как глубокую и жуткую тревогу. Но огонь звал, и он, стремясь к нему, вдруг крепко схватил Феликса за руку.

Вдруг все предвкушения, которые он испытывал, нахлынули на него как дурман, и ему показалось, что он уже целую вечность бредет по темному лесу, и это ощутилось как величайшее, значительнейшее событие – быть вместе с остальными, идти на дальний свет, который мигает и переливается так высоко, как будто это пылает жерло вулкана или какая-то темная печь, невидимая за собственным светом.

В ноздри ему внезапно ударил резкий запах, насыщенный, густой запах диких кабанов, на которых ему так редко удавалось поохотиться, и сладкий, влекущий аромат глинтвейна. Гвоздика, корица, мускатный орех, яркая нотка меда, все это смешивалось с запахом дыма, запахом сосен, запахом тумана. И все это вместе переполняло его ощущения.

Ему показалось, что где-то в ночи он слышит гортанные вскрики кабанов, гортанное хрюканье, и его кожа вновь запылала огнем. Его внутренности свело от голода – голода по живому мясу.

Чем ближе они подходили к отчетливо ощущаемой стене черноты, над которой вздымались к небесам искры от неясно видимого теперь яростного пламени, тем громче разливалась вокруг песня без слов, исполняемая некими незримыми существами.

Внезапно огонь факела, который все так же держал над головой Маргон, начал подниматься, и Ройбен смутно различил очертания тех самых серых валунов, которые когда-то рассматривал при свете дня, и вся цепочка побрела вверх по крутому каменистому склону и вошла по сигналу Феликса в узкий извилистый проход, в который Ройбен смог протиснуться не без труда. В его ушах гремел барабанный бой, и снова, призывая, требуя поторапливаться, надрывно взвыли волынки.

Мир впереди взорвался ослепительными пляшущимися огненными языками.

Двигавшаяся перед ним темная фигура отступила в сторону, на открывшееся свободное место, и Ройбен, ослепленный на мгновение пламенем, оступившись в очередной раз, обнаружил, что стоит на плотно утоптанной земле.

Они оказались на просторной площадке.

Ярдах в тридцати от него ярился и трещал огромный праздничный костер, в его желто-оранжевом горниле лишь с трудом можно было разглядеть пылавшие там могучие бревна.

Огонь, похоже, находился в самой середине просторной площадки. Слева и справа от него, насколько хватал глаз, лежали, скрываясь, в конце концов, во мраке большие валуны.

Прямо у выхода из лаза, по которому они попали сюда, стояла группа музыкантов, которых легко было опознать, несмотря на пышные зеленые бархатные одеяния с капюшонами. Лиза била в литавры, гром которых сотрясал Ройбена до самых костей, а рядом с нею Генриетта и Петер играли на деревянных дудках, Хедди – на длинном узком барабане, а Жан-Пьер – на большой шотландской волынке. Откуда-то свысока доносилась бессловесная песня Лесных джентри и звуки скрипок, металлических флейт и звяканье цимбал.

Все это сливалось в песню ожидания, почитания и безусловной торжественности.

Впереди, между стеной валунов и огнем, стоял над тлеющим костерком огромный золотой котел, сверкавший так, будто сам был сделан из угольев, и Ройбен вдруг понял, что котел – это центр круга, который сейчас образовывали вокруг него морфенкиндеры.

Он шагнул вперед, чтобы занять свое место, и в ноздри ему ударил приятный пряный запах, исходивший от котла.