Волки на переломе зимы

Музыка сделалась тише и замедлила темп. Воздух, казалось, затаил дыхание, и лишь барабан негромко рокотал, как дальний гром.

Слышались также хрюканье, глухое нутряное ворчание и взвизгивание кабанов, но животные, чувствовал Ройбен, были где-то надежно заперты. Он не сомневался в этом.

Морфенкиндеры между тем приблизились к котлу настолько, насколько позволял исходивший от него жар, и образовали круг. Они стояли не настолько близко друг к другу, чтобы взяться за руки, но достаточно для того, чтобы отчетливо видеть лицо каждого.

Затем справа от Ройбена, среди пляшущих теней по ту сторону костра, материализовалась еще одна, незнакомая, фигура, явно намеревавшаяся присоединиться к кругу, и когда откинула зеленый капюшон и стало видно лицо, Ройбен увидел, что это Лаура.

У него перехватило дыхание. Она же заняла место напротив и улыбнулась ему сквозь парок, поднимавшийся из котла. Все остальные приветствовали ее, кто громкими возгласами, кто одобрительным бормотанием.

Маргон возвысил голос:

– Модранехт! – проревел он. – Ночь Матери Земли и наш Йоль!

И тут же все остальные вскинули руки и громко заорали в ответ, Сергей испустил могучий гортанный вой. Ройбен тоже поднял руки и, напрягшись всем телом, тоже выпустил наружу вопль, распиравший его изнутри.

Внезапно стук литавр перешел в оглушительную дробь, сотрясшую Ройбена до глубины души, а флейты пронзительно застонали.

– Лесной народ, присоединяйтесь к нам! – объявил Маргон, все так же стоявший с воздетыми руками. В ответ ему из-за стены валунов разноголосо загремели барабаны, запели скрипки и дудки и рявкнули медные трубы.

– Морфенкиндеры! – продолжал Маргон. – Милости просим.

И из темноты появилось еще несколько фигур в мантиях с капюшонами. Ройбен ясно разглядел лицо Хокана, лицо Фионы и несколько фигур поменьше; судя по женственным очертаниям, это должны были быть Беренайси, Кэтрин, Хелена, Дорчелла и Клэрис. Они по очереди вступали в расширявшийся круг.

– Пейте! – призвал Маргон.

И все сошлись к котлу, погрузили в бурлящее варево инкрустированные рога, а затем, отступив, принялись пить глоток за глотком. Питье было нагрето как раз в меру: чтобы зажечь огонь в глотке и в сердце – чтобы воспламенить связи в мозгу.

Потом они снова наполнили рога и снова выпили.

Внезапно Ройбен зашатался, начал падать, и Феликс, стоявший справа, быстро поддержал его. Голова Ройбена кружилась, он неожиданно для самого себя негромко рассмеялся. Лаура, сверкнув глазами, улыбнулась ему. Она поднесла к губам сияющий рог. Она произнесла его имя.

– Сейчас не время слов, привычных для рода человеческого, – для стихов или проповедей, – кричал Маргон. – Мы собрались вовсе не для слов. Потому что все мы знаем все слова. Но как же оплакать потерю Маррока, не произнося его имя?

– Маррок! – закричал Феликс. И, шагнув к котлу, он погрузил туда рог и выпил.

– Маррок! – произнес Сергей. – Старый друг, дорогой друг.

И все, один за другим, сделали то же самое. В конце концов очередь дошла до Ройбена, и ему пришлось тоже наполнить рог и произнести имя убитого им морфенкинда.

– Маррок, прости меня! – крикнул он. И услышал откликнувшийся, словно эхо, голос Лауры:

– Маррок, прости меня.

Сергей снова зарычал, и теперь к нему присоединились Тибо с Фрэнком и с секундным отставанием Маргон.

– Маррок, этой ночью мы будем танцевать в твою честь, – крикнул Сергей. – Мы не знаем, куда ты ушел – во тьму или в свет. Мы приветствуем тебя.

– А теперь, – прокричал Феликс, – мы с радостью приветствуем наших юных соплеменников – Стюарта, Лауру, Ройбена. Это ваша ночь, мои юные друзья, ваша первая Модранехт в нашем кругу!

На сей раз все собравшиеся ответили ему дружным, пусть и нестройным, хором.

Мантии полетели наземь. Обнаженный Феликс воздел руки и в мгновение ока сделался Человеком-волком. Лаура напротив Ройбена так же восстала в наготе, сверкнув белизной; поднимавшийся над котлом парок нисколько не мешал разглядеть ее прекрасную грудь. Сергей и Тибо, стоявшие по обе стороны от нее, стремительно обрастали волчьей шерстью.

Ройбен громко и страшно ахнул. На него накатывалась волна желания, подхваченного раскрепощенностью от опьянения.

Мантия упала к его ногам, и он сразу же взбодрился от холодного воздуха.

Все вокруг менялись. Никто уже не пытался сдержать вой. Музыка превратилась в оглушительный грохот. Ледяные мурашки пробежали сначала по лицу и голове Ройбена, затем распространились на туловище и конечности, мышцы пронзила мгновенная боль, с какой они всегда обретали новую мощь и упругость.

Но видел он одну только Лауру, как будто во всей изумительно бескрайней вселенной не было никого, кроме Лауры, как будто трансформация Лауры была и его трансформацией.

Ройбена охватил ужас, такой же кошмарный, как в тот раз, когда он еще мальчиком увидел фотографию полового органа взрослой женщины; эти восхитительные и ужасные тайные уста – набухшие, влажные, прячущиеся за тонкой вуалью спутанных волос, – ужасные, как лик Медузы, завораживали его и грозили превратить его в камень. Но он не мог оторвать взгляда от Лауры.