Волки на переломе зимы

– И как, по-твоему, в словах Хокана имелся какой-то смысл? Он был прав?

– А ты, Ройбен, как ты сам думаешь?

– Я не знаю, – сказал Ройбен и сразу же почувствовал, что эти слова совершенно не годятся. – Каждый раз, когда я обдумываю их, каждый раз, когда я вижу Феликса, или Маргона, или Сергея, все сильнее и сильнее осознаю, что должен решить – сам решить, своей головой! – как относиться ко всему тому, что говорил Хокан.

– Понимаю. И одобряю твой подход.

Ройбен полез во внутренний карман, вынул сложенный вчетверо листок бумаги и протянул его Филу.

– Здесь записано все, что он говорил нам, – объяснил он. – Каждое слово. В точности так, как я это запомнил.

– Студентом ты, сынок, всегда учился отлично. – Фил развернул бумагу, медленно, вдумчиво прочел каждое слово, бережно свернул листок и выжидательно посмотрел на Ройбена.

– Феликс совершенно убит, – сказал Ройбен. – Угнетен до крайности.

– Это понятно, – заметил Феликс. Он намеревался сказать что-то еще, но не успел.

– А вот Маргона, да и всех остальных, это, похоже, не слишком задело, – продолжил Ройбен. – И Сергей, и Стюарт, кажется, забыли обо всех этих обвинениях, выкинули их из головы, как будто ничего и не было. И ни Элтрама, ни Лесных джентри они, определенно, ничуть не боятся. И ведут себя с ними так же непринужденно, как и прежде.

– А Лаура?

– Лаура задает совершенно естественные вопросы: Кто такой Хокан? Хокан, что, пророк или оракул? Или Хокан такое же существо, как и мы, и так же подвержен ошибкам?

– Получается, что по-настоящему это задело только тебя и Феликса?

– Не знаю, папа, не знаю. Я просто не могу выкинуть его слова из памяти! И никогда, сколько я себя помню, мне не удавалось быстро справляться со всякими возражениями и обвинениями против того, как я живу. Всю жизнь я лез из кожи, чтобы отыскать собственную истину, но каждый раз чьи-то слова сбивали меня не то что с толку, а даже с ног. Как будто все орали на меня, оскорбляли меня, грозили кулаками, и я очень часто напрочь забывал, что именно думал о чем-то.

– Не стоит недооценивать себя, сынок, – сказал Фил. – Мне кажется, ты очень даже знаешь, что думаешь.

– Ну, кое-что я действительно знаю. Я люблю этот дом, эти места, эту часть одного из крупнейших в мире лесов. Хочу привезти сюда моего сына. Хочу жить здесь рядом с тобой. Я люблю их всех – мою новую семью. Люблю так, что даже и передать словами не могу. Лауру, Феликса, Маргон, Стюарт, Тибо, Сергея – всех. Люблю Лизу, кем бы и чем бы она ни была. Люблю Лесных джентри.

– Понимаю тебя, сынок, – сказал, улыбнувшись, Фил. – И мне тоже Лиза очень симпатична. – Он негромко, чуть заговорщицки, хохотнул. – Кем бы и чем бы она ни была.

– Кое о чем я вообще думать не хочу – о том, чтобы покинуть Нидек-Пойнт, о том, чтобы разорвать все связи с мамой, о том, чтобы навсегда отказаться от сына и полностью перепоручить его маме, о том, чтобы не встречаться больше с Джимом. У меня просто сердце разрывается.

Фил молча кивнул

– Здесь я ощущаю себя сильнее и крупнее, чем где бы то ни было и когда бы то ни было, – продолжал Ройбен. – В тот день, когда в деревне устроили ярмарку, я ощущал разлитую вокруг творческую энергию. Я чувствовал дух творчества – оказалось, что он очень заразен. Никакие другие слова просто на ум не приходят. Я чувствовал, что все то, что Феликс сделал, все то, что он пробудил к жизни, – это хорошо. Папа, это было настоящее волшебство. Он снова и снова творил из ничего вполне реальное добро. Унылая зима, умирающий городишко, огромный пустой дом, день, который мог бы в точности повторять тысячи таких же дней… Он преобразил все это. И, клянусь, это было хорошо. И тут появляется Хокан со своими обвинениями, и Хокан читает тот же самый текст шиворот-навыворот и делает из него совсем другую историю.

– Да, Ройбен, именно это Хокан и сделал, – сказал Фил.

– Хокан назвал этот великолепный дом западней, мерзостью.

– Да, сынок, я слышал.

– Но, папа, в чем же грех Феликса? В том, что он хочет жить в содружестве со всеми прочими разумными существами – с духами, призраками, морфенкиндерами, Нестареющими, такими, как Лиза, с обычными людьми? Неужели это и впрямь зло? Неужели это и есть первородный грех, который и сгубил Марчент?

– А что ты, Ройбен, сам думаешь обо всем этом? Это так?

– Папа, я не имею ни малейшего представления о том, что такое бессмертие. И уже откровенно признавался в этом. Просто не знаю. Зато хорошо знаю, что здесь я стремлюсь к чистоте чувств, к ясности понимания. Кем бы я ни был, у меня есть душа. Я всегда это знал. И не могу поверить, что Марчент, душа которой находится где-то здесь, страдает из-за страшной тайны нашего существования, нашей сущности, из-за того, что Феликс якобы согрешил тем, что любил ее и ее родителей, но хранил от них наш секрет. Феликс ни за что не покинул бы Марчент, если бы эти злодеи не посадили его в заточение.

– Знаю, сынок. Вся эта история мне известна. Когда я лежал там, на поляне возле костра, Хокан снабдил меня всеми недостававшими деталями мозаики.