Волки на переломе зимы

Маргон, погруженный в медитацию или молитву, сидел скрестив ноги у стены; темные волосы распались по обнаженным плечам, глаза закрыты.

Стюарт вскочил с матраса и безостановочно расхаживал взад-вперед по комнате.

– Такое с вами будет еще не раз, – сказал в конце концов Маргон. – Вам предстоит сталкиваться и с такими ситуациями, и с чем-то еще более сложным и непонятным. По всему миру, каждый день и каждую ночь жертвы тонут в бездне стыда, а слабые и испорченные, не заслуживающие смерти, так или иначе расплачиваются своим жизнями за содеянное и несодеянное.

– А мы ушли, – всхлипнул Стюарт. – Ушли и бросили детишек.

– С этим покончено, – ответил Маргон. – Вы получили незабываемый урок.

– Не заблуждайтесь, – вмешался Сергей, – кое-чего мы все же добились. Заведение разорено. Выжившие разбегутся, и у детей будет шанс спастись. К тому же они крепко запомнят эту ночь. Запомнят, что кто-то убил тех, кто намеревался попользоваться ими. Нет, этого им никогда не забыть.

– Или их переправят в другой бордель, – угрюмо бросил Стюарт. – Христос! Почему мы не объявляем им войну, войну до победного конца?

Сергей негромко рассмеялся.

– Волчонок, мы охотники, а они добыча. Ни о какой войне даже речи быть не может.

Ройбен молчал. Но и он увидел сегодня кое-что такое, что должен был запомнить навеки, и сейчас думал о том, что это его не изумило. Он видел, как Маргон и Сергей решительно и без сомнений убивали тех, от кого не исходило этого фатального запаха, убивали обладателей жалких душонок, исковерканных неистребимой алчностью и злостью слабых.

«Если мы способны на такое, – думал он, – то, значит, мы можем и подраться между собой. Тем, что мы есть, нас делает не запах зла, и, превращаясь в зверей, мы убиваем, как звери, руководствуясь одной лишь своей слабой и ненадежной человеческой составляющей».

Но все эти мысли были абстрактными и далекими от действительности. Сейчас же все закрывали собой разбегающиеся в ужасе мальчики и девочки и женщины, рыдая, молящие о пощаде.

Где-то в глубине заброшенной виллы Маргон разговаривал с таинственным Хьюго.

Интересно, планировали старшие уничтожить этот приморский бордель или это получилось случайно?

Можно не сомневаться в том, что сейчас там не осталось ни души. Кто в здравом уме решил бы там задержаться?

Последней мыслью перед тем, как он погрузился в сон, было отвращение к грязному и неровному матрасу и предвкушение того, что завтра, еще до рассвета, придет автомобиль, который отвезет их в роскошный отель, где можно будет вымыться и пообедать перед тем, как лететь домой.

17

Они вернулись к девяти вечера субботы, и никогда прежде имение не казалось Ройбену столь приветливым, столь красивым, столь теплым. Еще с дороги, даже сквозь дождь и туман, были хорошо видны подсвеченные электрическими гирляндами фронтоны и аккуратные прямоугольники окон.

Феликс вышел из парадных дверей, приветствовал всех душевным объятием и заявил, что ему не терпится показать, насколько все готово к завтрашнему празднику. Его веселье и бодрость определенно передавались через прикосновение.

Вся терраса теперь представляла собой огромный ярко освещенный и украшенный павильон, посреди которого широкий коридор вел к рождественскому вертепу, а по сторонам раскинулись, словно анфилады комнат, смыкающиеся между собой палатки.

Павильон, окруженный лесом из причудливо и ярко освещенных дугласовых пихт, располагался задней стеной к морю. Беломраморные статуи вертепа осветили особенно тщательно, и среди зеленых еловых веток они являли собой самую прекрасную рождественскую композицию, какую только доводилось видеть Ройбену. Даже Стюарт при виде ее сделался задумчивым и чуть ли не печальным. Ройбен же очень обрадовался, потому что это чудо смогут увидеть его родные. Он долго стоял около вертепа, глядя на белые мраморные лица Марии, Иосифа и радостно улыбающегося Младенца Христа. На фронтоне яслей сложная конструкция из скоб и болтов удерживала залитого золотистым светом большого мраморного ангела, который смотрел сверху вниз на Святое семейство.

В обе стороны от яслей до свежесбитых дощатых стен расходился лес высоких пихт, стоявших в кадках и обеспечивавших прекрасную защиту от ветра. Тем более что с наступлением темноты океана все равно не будет видно.

Слева от яслей, в просторном шатре, уже стояли наготове позолоченные стулья и легкие проволочные пюпитры для оркестра, а справа были приготовлены отдельные места для взрослого и детского хоров, которым предстояло чередоваться и иногда выступать вместе.

– Будут и другие хоры, – поспешно сообщил Феликс, – которые будут петь в доме и в дубраве. – Сегодня он успел со всеми встретиться и обсудить все подробности.

Остальная часть павильона была занята сотней, если не больше, маленьких столиков с белыми скатертями и стульев в белых же чехлах, отделанных золотыми каймами. На каждом столике имелся канделябр на три свечи под стеклянным абажуром, украшенный веточками падуба.