Волки Одина

– Порт небольшой, но там стоят три или четыре императорских дромона. Твоим драконам туда не подобраться, – продолжал базилевс.

– Нельзя показываться Арсаберу, – произнес Вардан, уставившись в огонь. – Мы как змея, у которой яду на один укус. Если промахнемся, – лицо его исказила усмешка, – нас уничтожат.

Пенда ткнул меня локтем в ребра, да так, что я пролил вино на штаны. Я обозвал его вонючим козлиным дерьмом и посмотрел туда, куда он смотрит. Лица скрывала темнота, только свет костра гулял по ним то тенями, то отблесками, но я углядел то, что Пенда хотел мне показать: на губах Сигурда плясала улыбка, словно мелкая рыбешка на крючке.

– Никифор, – сказал ярл, вызвав явное недовольство Вардана: как он смеет обращаться к императору без титула, коих у того, наверное, целая дюжина. – А расскажи-ка мне еще про войну троянцев с греками. – Он снял шляпу, и в красноватом полусвете блеснули его глаза. – Про женщин, битву и полубога Ахиллеса не надо.

Среди воинов прошел недовольный ропот – Ахиллес всем нравился, потому что напоминал Беовульфа.

– О деревянном коне сказывай.

Никифор помолчал, раздумывая, потом кивнул. Похоже, роль скальда пришлась ему по нраву, хоть сказитель из него был паршивый. Итак, он повел свой рассказ… Кто вновь наполнил чашу вином, а кто отправился разжигать ночные костры. Прибой плескался о берег Элеи, над островом сгустилась ночь, и вскоре все уже спали, а план Сигурда тем временем превратился из мелкой рыбешки в крупную рыбину.

* * *

Выдвинулись мы вечером. Все до единого гребцы «Змея» сели на весла, а остальные встали между скамей, на носу и на корме. Для устрашения вдоль бортов расставили раскрашенные щиты, а на нос драккара водрузили грозно ощеренного Йормунганда. Даже луна походила на начищенный до блеска щит, подвешенный к черному полотнищу неба. Серебряная вязь облаков плыла на восток, гонимая теплым бризом, который доносил до нас диковинные ароматы из Миклагарда.

Издалека казалось, что на севере звездопад, но, подойдя ближе к порту, мы поняли, что мелкие, словно булавочные головки, точки – это огоньки жилищ, дворцов и церквей, рассыпанных по холмам.

Если базилевс и боялся, то он этого не показывал, а ведь согласиться с планом Сигурда означало рискнуть по-крупному. Будь я на месте императора, меня бы трясло, как пьяницу поутру, от каждого взмаха весла, приближающего нас к Миклагарду. Никифор же стоял выпрямившись и высоко подняв подбородок с подстриженной и намасленной бородкой. Он угрюмо глядел вперед, и взгляд его был твердым, как сталь.

– Гребите ровно, ребята! – прокричал стоявший у мачты Улаф.

В ночной тишине раздавалось поскрипывание дерева да плеск струи за кормой.

– У этих сукиных сынов, поди, жидкий огонь наготове, как бы погребальный костер из нас не сделали, – крикнул Ингольф Редкозубый с третьей позади меня скамьи.

– Закрой хлебало и греби, Ингольф! – рявкнул Улаф. – Или остаток ночи проищешь мой сапог у себя в заднице!

Ингольф высказал то, о чем все думали. Через каждые несколько гребков мы оглядывались на озаренный лунным светом дромон – не догоняет ли нас столп пламени и не изжаримся ли мы сейчас, как свиньи для Йольской пирушки. Нам, гребцам, еще повезло, остальным нечем было отвлечь себя от мрачных мыслей, но вскоре мы уже были в порту, среди сотен других кораблей, покачивающихся на волнах у сонного причала. Если б греки хотели нас сжечь, то давно бы это сделали; здесь же было слишком тесно, и от нас мог загореться весь порт.

«Пока что удача с нами», – подумал я, глядя на Кинетрит, которая недвижно, словно статуя в Аийя-Софии, стояла на носу корабля, запустив пальцы в серебристую шерсть на холке Сколла. Зверь застыл в ожидании, не издавая ни звука. Его хвост с заостренным кончиком был опущен вниз, как перед охотой, и походил на меч. Я поежился – похоже, зверь понимал Кинетрит без слов.

– Еще немного, ребята! – прокричал Улаф.

В животе свело от страха. Мне казалось, что я гол, как младенец, и почти так же беззащитен. Мы остались только в рубахах и штанах; ни клинков, ни копий, ни кольчуг с нами не было, словно мы вышли на морскую прогулку по фьорду в летний день. Так было нужно, чтобы хитрость Сигурда удалась.

Я налегал на весло, вдыхал непривычные пряные ароматы Миклагарда и размышлял о том, смотрят ли на нас боги и, вообще, видят ли они так далеко от фьордов. Но коль узор наших судеб сплели норны, Миклагард должен быть им знаком, а если о нем знают прядильщицы, то и остальные асы тоже; значит, боги смотрят на нас и восхищаются тем, как отважно мы зашли прямо в логово врага. Такие мысли я прокручивал в голове, чтобы отвлечься, ибо мне ужасно, до боли хотелось помочиться.

– Я прям Тюром себя чувствую, – сказал Бейнир.

Он стоял, облокотившись на борт, и глядел на греческий корабль, который теперь был лучше виден в свете факелов. Тюр сунул руку в пасть волку Фенриру, и мы делали то же самое; только, в отличие от Тюра, мы залезли в волчью пасть с головой.

– По сравнению с этим городом Париж – просто навозная куча, – пробормотал рядом со мною Пенда.