Волки Одина

Бровь ее под Сколловой пастью поднялась.

– Мне пришлось посвятить во все Пенду. А то он бросился с мечом на Флоки, требуя сказать, что с тобой сделали. – Кинетрит покачала головой. – Глупец готов был драться со всеми, даже с самим Сигурдом, вот и пришлось сказать ему правду.

«Добрый дружище Пенда», – подумал я. Да уж, к Флоки Черному соваться опасно, он не из тех, кто пропустит оскорбление мимо ушей.

– Вот, Пенда прислал. – Она поднесла к моим губам бурдюк. Я жадно глотнул, и по телу разлилось приятное тепло, мне даже показалось, что я снова чувствую руки и ноги, – в бурдюке было неразбавленное вино.

– Воду я тоже принесла, – сказала Кинетрит, – но Пенда настаивал, что тому, кого закопали заживо, без хорошего вина долго не продержаться.

– Он прав, – сказал я, жуя принесенную еду, и попросил: – Крошки закопай, а то всю ночь муравьи в бороде копошились.

Кинетрит ухмыльнулась, засовывая мне в рот куски копченой рыбы и сыра, а потом снова ушла, оставив меня одного.

На следующий день она пришла опять и забрала с собой бурдюки и дурацкую шляпу, которая начала мне нравиться, а потом притоптала землю, чтобы все выглядело так, как раньше. На следующий день явились те, кто меня закопал, во главе с Сигурдом, и многие немало удивились, что я еще жив, хотя на самом деле живым я себя не чувствовал.

– Перестаньте скалиться, сучьи сыны, да выкопайте меня! – рявкнул я.

Бирньольф и Сигурд вскинули брови, удивленные тем, что язык мой не иссох и не съежился, как стариковская мошонка.

– Выкопай меня и уноси ноги, Бирньольф, – пригрозил я, – а то будешь остаток вонючих зубов по острову собирать.

Однако даже Бирньольф усмехнулся – куда уж мне было бежать за ним. Когда яму разрыли, вылезти я не смог – руки и ноги застыли и омертвели. Сигурд с Улафом вытянули меня за левую руку. Я лежал на песке, беспомощный, как выброшенная на берег рыба, а Улаф растирал меня, будто я попал в пургу и замерз до полусмерти.

– Похоже, Одноглазый не торопится угостить тебя медом, а, юноша? – ухмылялся Улаф, продолжая свое дело, хотя я все равно не чувствовал его похлопываний и растираний.

– Оголодал, наверное, бедняга, – сказал Браги Яйцо.

Он жевал кусок хлеба, а со мной поделиться даже не подумал.

– Живот к спине присох, – солгал я.

Арнвид и Рольф, скривившись, переглянулись и дружно отступили на шаг, а датчанин еще и нос себе зажал.

– Воняет от тебя, что от ямы помойной, – сказал Рольф.

Он был прав: нос-то мой был над землей, а та часть тела, которая, к сожалению, еще меня слушалась, – под, и теперь от меня разило мочой и дерьмом.

– А ты чего ожидал, пес датский? – огрызнулся я.

Нет уж, не доставлю я ему такого удовольствия – не признаю, что мне стыдно.

– Я же в этой норе пять дней проторчал. Жизнь-то Один пообещал мне сохранить, – я покосился на Сигурда, – а вот задницу подтирать наотрез отказался.

Конечно же, они недоумевают, как мне удалось остаться в живых, но пусть думают, что помогли какие-то чары. Не ожидали, что я выживу, да еще и дерзить буду. Три дня без воды – и человек мертв. А я живой, и даже во рту не пересохло; вон, Браги голой задницей назвал, а Бирньольфа – троллем безобразным и пнем тупоголовым.

И все же было видно – они рады, что я жив. Наконец ноги снова стали меня слушаться. Я доковылял до берега и плюхнулся в прибой, чтоб смыть с себя всю дрянь вместе с воспоминаниями о чертовой яме. Флоки Черный втащил меня на борт «Коня бурунов». Гребцы повели корабль к Буколеону, а я сидел, упиваясь радостью от того, что снова чувствую руки и ноги.

– Так, значит, Кинетрит теперь вёльвой у нас? – спросил я Сигурда, после того как ждавшие на берегу воины поприветствовали меня кто кивком, кто ухмылкой, а кто увесистым хлопком по спине.

Мы укрылись от полуденного солнца в тени южного портика, того самого, через который с боем прорывались во дворец много недель назад, когда Свейн, Аслак, Ботвар и остальные еще были живы.

– Кто-то должен сообщать братству волю богов, – отозвался Сигурд, пожав плечами.

– И ты веришь, что Кинетрит говорит с богами? – спросил я, передавая ярлу бурдюк, – вино помогало заглушить боль в сломанной руке.

Неподалеку Пенда разговаривал о чем-то с Виглафом и Гифой – единственными, кто выжил из уэссекцев.

– Девушка доказала, что полезна мне, – ответил Сигурд. – Да и тебе, по-моему, тоже. – Он еле заметно улыбнулся.

– Я давно ей душу отдал, – нехотя признал я.

Нелегко было говорить такие слова своему ярлу, но после того, как я их произнес, у меня было такое чувство, будто мне только что подали руку и вытащили из ямы.

Сигурд кивнул. Ярл знал, откуда и куда дует ветер. И меня он знал.