Волки Одина

Мне хотелось открыть ему правду, рассказать, что к выбору приложил руку Асгот, потому что он ненавидит меня и хочет погубить или узнать, вправду ли я избран Одином. Может, если я выживу в бою, годи наконец оставит меня в покое…

– Но я тобой горжусь, – сказал Сигурд. – Когда вместе с Брамовым когтем вытащилось перо, я был удивлен, зол и горд.

Я прикусил язык.

– И все же биться тебе нельзя.

– Господин, я должен. Так предначертано. Все видели.

– Они видели кое-что еще. – Лицо его скривилось, словно ему тяжело давались эти слова. – Твое лицо, Ворон, когда ты говорил. Ты побледнел в мгновение ока. – Ярл щелкнул пальцами. – Все видели. Твой глаз был что пятно крови на снегу.

– Может, это от вина? – предположил я. – Оно было так себе. Или оттого, что встал резко…

Сигурд покачал головой. Тут у меня на голове зашевелились волосы, а во рту стало кисло – я понял, к чему он клонит.

– Вы думаете, я фейгр, обреченный…

Я слышал, что, если человек резко бледнеет, значит, его ожидает скорая смерть. Итак, все считают, что я фейгр и что мне не уйти от судьбы. Молчание Сигурда говорило громче слов.

– Если я фейгр, так тому и быть, – произнес я, пытаясь проглотить застрявший в горле комок. – Асгот вытащил из мешка мое перо – значит, мне завтра идти на бой.

– Я твой ярл, – сказал Сигурд. – Могу приказать тебе не идти. – Хотя его голос прозвучал твердо, лицо, теперь освещенное слабым лунным светом, говорило совсем другое.

Он, как и я, знал, что мне придется завтра выйти на арену со Свейном и Брамом и что выбора нет – норны уже соткали узор моей судьбы.

– Ты ведь не хочешь для меня позора, господин, – сказал я, неожиданно выпалив то, чего страшился больше смерти.

– Нет, запрещать я не стану, – признал Сигурд неохотно, словно подчиняясь судьбе.

Никогда прежде я не видел его таким удрученным. Брови ярла опустились, словно крыша дома, провисшая под тяжестью снега.

Между нами повисло молчание, полное невысказанных слов. Потом он снова заговорил:

– Ворон, раз уж так вышло, сражайся. Не сдавайся. Понял? – В его глазах снова зажегся огонь. – За нас все решили боги, но к черту их.

Вот что всегда тяготило Сигурда. Асгот как-то упрекнул его в том, что он не почитает богов. Сигурд давным-давно порвал оковы, которые носит большинство, поэтому боги его и любили. Хотя в конце концов его непокорность может им надоесть. И вот теперь ярл призывает меня бросить вызов судьбе…

– Ты должен выжить, – сказал он гневно. – Черт с ними, с богами и предначертанием. Завтра, когда над тобой нависнет смерть, всеми силами, всем сердцем и душой сражайся. Живи, Ворон. И вместе мы сотворим такое, о чем скальды будут петь еще тысячу лет.

Я попытался улыбнуться, но лицо словно застыло. Мои товарищи считают меня фейгром и знают, что я погибну, так же точно, как то, что из ран идет кровь. Я поплелся обратно в лагерь – пить вино и похваляться подвигами.

Глава 17

Амфитеатр Флавиев бесновался. Одно дело было сидеть на каменных трибунах, и совсем другое – стоять на арене и смотреть, как скамьи заполняются жаждущими крови зрителями. В воздухе стоял густой запах пота. Шум голосов напоминал звон тысяч одновременно выпущенных стрел. Я будто попал в сердце шторма, когда все еще тихо, но ты знаешь, что он вот-вот обрушится на тебя со всей силой. Волки пришли в полном боевом облачении – вдруг придется драться с гвардейцами Папы или с воинами императора – и уселись на нижнем ярусе с западной стороны, как можно дальше от часовен и алтарей. С трибуны свисало знамя Сигурда – волчья голова на красном фоне, – и я все время поглядывал на него для храбрости. Свейн мог бы кинуть копье в любую сторону и никого не задеть – ни римляне, ни чужестранцы не решились сесть рядом со свирепыми воинами в кольчугах.

Я не видел Кинетрит, но это не означало, что она не пришла. Во всяком случае, Асгот там точно был и, наверное, довольно потирал руки.

– Если достанется Берстук, старайся бить слева, – напутствовал меня Брам, расправляя плечи и вытягивая шею. – У него на ноге старая рана, поэтому он чаще выставляет вперед правую. Никто не замечает этого, но что есть, то есть. Если ударишь слева, тебе либо повезет и ты расправишься с ним сразу, либо он нечаянно откроет правый бок. – Медведь ухмыльнулся. – И тут уж не зевай.

Толпа взорвалась дружными криками. Люди радовались голубому небу, яркому солнцу, тому, что впереди маячит выигрыш. Гвидо восседал у стола, на котором стояли три окованных железом сундука с открытыми крышками. Его охрана сдерживала толпу желающих сделать ставки. Нас оценивающе оглядывали, прикидывая, на ком можно заработать.

– А если попадется Африканец, погоняй его подольше, – продолжал Брам. – Мельтеши у него перед глазами. Пусть побегает, как шелудивый пес за своим хвостом. – Он ткнул мне в грудь толстым пальцем. – Но если что, меть в ноги. – Он кивнул в сторону Свейна. – У этих троллей всегда уязвимы ноги. Даже самое могучее дерево срубить можно, была бы крепка рука да остер топор.

Я кивнул. Во рту пересохло.

– А если Грек?

Брам задумался, потом потряс бородой.