Волки у дверей

И вот теперь этот подонок, голый и всеми презираемый, отдан на растерзание стервятникам. Стоя перед синюшным трупом, разлагающимся на открытом воздухе, Скотт вспомнил все, на что обрек его Уолтер, к чему он его склонял и что говорил во время заточения. Что он с самого начала разглядел в нем пламя, которое должно было разгораться все сильнее, – пламя, которое сам он почувствовал в себе, когда прозябал на ферме родителей тридцать пять лет назад; что кровь не обманывает; что скоро Скотт сам будет благодарить его за то, что он вырвал его из той мрачной жизни, протянув ему руку тогда, в Айдахо; что рядом с ним Скотт поймет, где ему место и какова его настоящая роль в этой жизни; что он сам осознал это, когда в его возрасте смотрел однажды ночью, как прошлое, все без остатка, исчезает в клубах дыма, вздымающихся в черное небо Канзаса. Как только его тело исцелилось, Скотт попытался навсегда забыть те слова, которые постоянно питали его кошмары. Только теперь, на этой поляне, провонявшей разлагающимся телом, он понял, что просто стоять и смотреть на него – мало. Ему было необходимо избавиться от переполнявшей его ярости – выплеснуть ее наружу так или иначе. В ветвях дерева закаркала ворона, выказывая тем самым нетерпение. Скотт поднял валявшийся у его ног железный прут и что есть силы ударил им Уолтера в живот, разметая в разные стороны ошметки гнилой плоти, на которые мигом слетались жужжащие кругом мухи. Он ударил его снова, потом еще раз – и бил так без передыху, чувствуя, как железо врезается в плоть со звуком, напоминающим хлюпанье перезревшего плода, который разбивается при падении; он бил его в отместку за мать, Марту, Пола и всех тех женщин, которые истошно кричали – и ему это было слышно – в самой глубокой его темнице и которым уже никогда не было суждено ступать ногами по этой земле. Со слезами на глазах и с яростью, от которой вскипала кровь, он прокричал отцу то, что ни разу не мог высказать ему во время своего заточения, – что он никогда не был похож на него и никогда-никогда не будет таким… 

 Скотт выбросил прут и, задыхаясь от огня, раздиравшего легкие, увидел, что его руки заляпаны мелкими ошметками гнили. А к большому пальцу прилипла извивающаяся белая личинка… Он вытер руки об траву. Вдалеке шумели бьющиеся о берег волны. Он прошел вперед – увидел там, внизу, океан, и ему вдруг захотелось побежать, броситься в бурные воды и без всякой борьбы отдаться на волю течения…

Понимая, однако, что пора уезжать, он повернул назад и пошел по дорожке, что вела к машине, больше ни разу не взглянув на труп своего отца. За весь обратный путь Алиса и он не обмолвились ни словом, а в Сан-Франциско они приехали, когда город заволокло густым туманом. – Все будет хорошо? – спросила она, резко остановившись у дома Дуэйна.

– Да-да, не волнуйся за меня – просто мне нужно собраться с мыслями…

– Ну, тогда справляйся сам, ладно? А я на днях тебе позвоню – у нас намечается вечеринка по случаю новоселья, так что приглашаю от всего сердца.

– С удовольствием приду, можешь не сомневаться, – сказал Скотт, наклонился к ней и расцеловал в обе щеки. Зайдя в квартиру Дуэйна, Скотт направился прямиком в ванную, разделся донага и стал дотошно разглядывать свое тело – вдруг к нему пристали частицы гниющей плоти, от смрада которой он все никак не мог избавиться.

Он открыл кран и принялся отмывать руки, лицо и шею, изведя на это тонну мыла. Войдя потом к себе в комнату, он бросил одежду в мусорную корзину, включил «вертушку» и поставил «Низину»[64] Дэвида Боуи. Вслед за тем он достал из ящика комода припрятанный косячок и растянулся на кровати, стараясь изо всех сил сосредоточиться только на синтетической музыке[65] , вливавшейся ему в уши, и с нетерпением ожидая, когда начнет действовать «травка». Он все сделал. Между тем на самом деле ничего не изменилось. А чего он ждал, в конце концов? Что все разом исчезнет как по мановению волшебной палочки? По ходу мыслей Скотт вспомнил, что забыл ответить Джоуи, и отправил ему эсэмэску, написав, что валяется в отключке на койке и позвонит ему позже – вечером.