Волкодав

Волкодав едва не велел молодцу выкатываться подобру-поздорову вон из харчевни. Но посмотрел еще раз на густо-малиновую рожу молодого сольвенна… и передумал. Парень, как видно, стыда еще не забыл, и у Волкодава, человека далеко не мягкосердечного, что-то шевельнулось внутри. Бросив тряпку, он поднялся на ноги, отметив про себя, как попятился горе-драчун, и ушел по всходу наверх. Благо помнил, который из трех поясов отнят был у просителя.

Нелетучий Мыш спал на подушке, целиком запеленутый в чистую тряпочку. Наружу выглядывала только ушастая голова да задние лапки. Зашивание крыла увенчалось отменным успехом, но на всякий случай Тилорн почти не позволял зверьку просыпаться: только для еды, да и то не полностью. Полусонный Мыш глотал хлеб с молоком и вновь сладко засыпал, не обращая ни малейшего внимания на повязку. Волкодав хотел погладить пальцем черную мордочку, но не отважился. Взял пояс и вышел так же тихо, как и вошел.

Самое обидное, нож был заметно лучше двух оставшихся: длинный, с крепким, хорошей работы клинком и гладкой костяной рукоятью. Рукоять эта, правду молвить, ввела Волкодава в некоторое сомнение. Выглядела она не отцовым наследием, а скорее так, будто ее купили на торгу седмицу назад. Скажем, поставили вместо старой, надтреснутой. Волкодав пригляделся к лезвию. Умелый кузнец расположил между железными полосами тонкую стальную пластину: снашиваясь при работе, такие клинки сами себя точат. Вот только лезвие вовсе не было стерто или выедено возле основания, как случается у старых ножей.

Волкодав пожал плечами. Вряд ли парень соврал ему. Если он врал, значит, либо сам был глупцом, либо его держал за беспросветного дурака. И на то и на другое было мало похоже. Скорее, старый батюшка действительно подарил наследнику нож. Только не прадедовский, а еще тепленький, с наковальни. Мало ли что в жизни бывает. Волкодав взял пояс и спустился по лестнице вниз.

Он шел по ступенькам и думал о том, что, наверное, должен был что-то сказать. Что-нибудь насчет того, чтобы больше не срамился. Он знал, что промолчит. Такое говорить без толку. Рожоного ума нет, не дашь и ученого. А есть, сам все поймет.

Он отдал парню нож, и тот только что не бухнулся перед ним на колени:

– Спасибо, венн…

Волкодав повернулся к нему спиной и вытащил из ведра тряпку.

В крохотной комнатушке, предназначенной для одного-единственного человека, оказалось уже четверо постояльцев. Погода держалась теплая, и Волкодав решил, что кому-то придется уйти ночевать во двор. А лучше, если двоим. Волкодав рассудил, что одним из двоих будет он сам. Вторым же… Он снял с деревянного гвоздя свой старый шерстяной плащ и позвал Эвриха:

– Пошли.

Молодой аррант двинулся следом за ним послушно, хотя и без большого желания. Но едва он успел сделать шаг, как мимо него проскользнула Ниилит.

– Лучше я… – сказала она и, смутившись почти до слез, низко опустила пушистую голову. Эврих уставился на нее в немом изумлении. Волкодав посмотрел на девушку, потом на весело щурившегося Тилорна. Коротко кивнул и повесил на руку плащ.

Эврих проводил их глазами…

– Какое сокровище! – сказал он, полагая, что Волкодав уже не мог его слышать. – Какое сокровище! И какому зверю досталось!..

Тилорн сел на кровать и широко улыбнулся. В отличие от Эвриха, они с Волкодавом хорошо знали саккаремский закон: молодой девушке ни в коем случае не следует ночевать наедине с человеком, которого она считает своим женихом.

– Ниилит действительно сокровище, – сказал он Эвриху. – А в остальном, друг мой, ты заблуждаешься. Весьма даже заблуждаешься!

Волкодав принес несколько охапок соломы, которую предполагалось назавтра разбросать по полу корчмы. Ниилит постелила теплый старый плащ, сняла башмачки и скоро уснула, по обыкновению свернувшись калачиком. Волкодав лежал рядом с ней и смотрел в бледное небо, слушая невнятный шум затихающего города. Бок и бедро ощущали нежное, доверчивое тепло ее тела, и Волкодав вспоминал виденное когда-то в детстве; громадный грозный пес, растянувшийся на солнышке у крыльца… и маленький трехцветный котенок с коротким хвостиком-морковочкой, устроившийся возле самой его морды, в каком-то вершке от страшных клыков…