Волкодав (СИ)

Планы севрюка нарушила погода: она буквально сразу после выезда дала понять, что отнюдь не согласна с желаниями главы будущих пограничников. Первую половину дороги её, как, в прочем, и все окрестности, продолжали поливать ливни, создавая на пути невыносимую распутицу — лошади вязли в грязи, и оттого время, отведённое на путь, лишь увеличивалось. Вдобавок мешал мокрый снег, которым всё чаще и чаще разбавлялись дожди, а к концу пути он даже полностью заменил их. Снежный покров уже несколько раз укутывал землю своим мерцающим одеялом, но природа еще не была готова к приходу зимы, и потому через несколько дней белые окрестности вновь становились унылыми: в пейзажные краски возвращались грязно-серые и даже чёрные цвета. Но в продрогшем воздухе поздней осени уже чувствовались морозные нотки, и снег с каждым разом держался всё дольше и дольше.

Настроение самих путников также испортилось. В те довольно редкие моменты, когда они заговаривали друг с другом, вокруг становилось немного теплее, будто их общение и живая речь и вправду как-то по-особому влияли на них.

Темнело рано, и все пятеро, полностью выбившись из сил днём, устраивались на ночлег ещё засветло. Тёплая одежда, горячая еда, разговоры — именно в пути они и узнали цену простым, но столь жизненно необходимым вещам. Грели ещё и лошадей, и это была стезя Воронежа, которого, кстати, как оказалось, звали Вадимом, — он сам не знал, почему, но с того дня, как примкнул к этой компании, он взял на себя всю заботу о всех пяти животных. Другие не были против, ведь каждый занимался своим делом: Морша, смекнув ранее, что это у него неплохо получается, готовил, и потому Курск отдал ему в распоряжение все их запасы, сам севрюк планировал маршрут и даже Елец, словно смирившись со своим положением и следуя прямому приказу Москвы, помогал ему советами, изредка отпуская колкие фразочки в адрес всё ещё бесивших его брата и мокшанина.

Орёл же страдал. Только он успел привыкнуть ко всему происходившему, как вдруг обстановка начала становиться всё хуже и хуже. Мало того, что ему было грязно, сыро, он был весь измучен и измотан дальними поездками. Не было ни места, ни времени переодеться, хоть немного привести себя в порядок, — да даже записать что-то в дневник и то было нельзя! — так ещё и неотступно надвигавшиеся холода делали его жизнь и вправду невыносимой. Каждую ночёвку он сидел, прижимаясь к кому-то из спутников и кутаясь в свой кафтан и завернутое поверх него старое одеяло, взятое еще в доме Ельца. Писать в дневник не было никакой возможности и в отдых — свет солнца, так необходимый для этого, отсутствовал, а щуриться при слабом пламени свечи ему не хотелось. Но иногда, когда его голову всё же посещали какие-нибудь неплохие, по его мнению, мысли, он всё же решался их записать на бумаге — просто для того, чтобы не забыть. Впрочем, в последнее время о чём-то интересном он думал довольно редко: таким мыслям в пустых и часто заснеженных просторах было попросту не откуда взяться.

С грустью вспоминал он зимние вечера детства. Тогда ему не надо было никуда ехать, и он был в тепле, уюте и сытости, а главное — с мамой Тулой. Но на свою судьбу он уже не злился, предпочитая просто плыть по течению и стойко переносить все тяготы и лишения своего положения. «Если такова воля царя, — размышлял он, — значит, я должен нести службу вместе с другими. Значит, здесь моё место.»

Так он и засыпал: прижавшийся к кому-то, замерзший и уставший. Со временем он начал замечать, что почему-то чаще всего этим кем-то оказывался именно Курск.

В последнюю ночёвку перед приездом, выдавшуюся теплее предыдущих, Орлу не спалось. С тех пор, как он снова укутался в своё одеяло, он уже несколько раз сменил положение. Ему казалось, что он устал настолько, что был даже не в силах сомкнуть уже давно отяжелевшие веки. Отчаявшись и, наконец, сев, он решил просто дремать перед небольшим и постепенно угасавшим костром, у которого ещё хозяйничал Морша. Отсыревшее от дождя и снега дерево горело плохо, но до ушей Орла всё же долетал приглушённый треск, а перед глазами плясали языки пламени. Из-за этого он даже не сразу заметил Курска, который, подойдя к Ване, сел рядом с ним. В руках он держал какой-то клочок бумаги, испещрённый различными чертами и значками. Именно он заставил Орла оживиться, ведь это снова был тот самый чертёж местности, о существовании которого он узнал ещё в доме Ельца. Курск уже показывал его Ване — бегло и ничего не объяснив толком, но теперь он, видимо, намеревался окончательно разложить всё по полочкам. И, хоть свет от костра был довольно тусклым, а сознание — сонным, парню всё же удалось увидеть и услышать всё то, что рассказал и показал ему севрюк. Теперь Орёл уже точно знал, где ему предстоит жить в будущем, и кто из его нынешних приятелей станет его соседом.