Волкодав (СИ)

Сам же Сарай чувствовал себя всё хуже. Он так и не оправился после самоубийства мамы, и потому Кашлык, помогавший ему в борьбе против Шаруканя, а ранее так и вообще не вылезавший с самого востока Орды, вдруг взял ситуацию в свои руки и от имени отца начал править страной. Это грозило новой замятней, но он, ко всеобщему удивлению, действовал довольно мудро и грамотно: Шарукан был объявлен вне закона, а Москва, как представитель Руси в Орде, за отказ платить дань подвергся суровой каре — город был взят и разграблен, да и от соблазна проучить само олицетворение никто отказываться тоже не стал.[10]

1395 год, г. Сарай-Берке.

А затем на нашу землю пришла ещё одна напасть — Улуг Улус стал препятствием на пути величайшего воина четырнадцатого века, Самарканда. Он, желая обрушить наши торговые связи и мстя Кашлыку, прошёлся по нашим землям, сея хаос и разрушение на своём пути и оставляя за собой реки крови и пирамиды из черепов.

Отец понимал, что бой с ним станет самым сложным за всю его жизнь. Понимал он также и то, что, будучи уже далеко не в самой лучшей своей форме он, скорее всего, ему проиграет. Однако Сарай не мог бросить свою страну и народ перед лицом опасности и встретил врага лицом к лицу. Встретил с честью, не убежал постыдно, как я сам недавно с Куликова поля. Да и поединок был сложным: отец, хоть и довольно сильно ослаб в последнее время, всё ещё представлял из себя очень сильного соперника.

Как он и думал, он проиграл. Самарканд же, отдавая дань уважения его храбрости, бесстрашию и чести, решил не добивать Сарая, как остальных своих противников. Но это было и издёвкой: после боя теперь уже не только душевное здоровье отца покатилось по наклонной вниз.[11]

Такая самоотверженная защита Сараем своей страны мне понравилась, и я, наверное, прекратил бы ненавидеть его за мать и моё рождение, но то что происходило в моём сознании, к сожалению, уже было необратимо.

И дома, в Солхате, я сходил с ума всё больше. Теперь, когда Шарукань напрямую мне не угрожал, но всё также был недоступен ни мне, ни даже моему отцу, этот некто другой в моей голове и начал планомерно, изо дня в день настраивать меня против половца, взращивать во мне зёрна мести, которые я по началу ещё пытался закопать глубоко в себе. Но теперь, под шипящий шёпот этого нечта, рассказывавшего о том, как именно можно избавить моего бывшего аталыка от жизни, а нас всех — от проблем, я начал постепенно понимать, что мои собственные мысли, чувства и желания совпадают с таковыми у этого голоса почти полностью.

С тех пор злоба, ярость и обида копились во мне несколько лет, и они сломали бы меня окончательно, не дай я им выход.

1399 год, г. Солхат.

Жертвой стала Херсонес, которая и без того тяжёлыми родами их с Мангупом сына сильно подорвала своё здоровье. Я, к концу четырнадцатого века уже безраздельно и бесповоротно влюбленный в Феодоро, смотрел на неё уже с плохо скрываемой ненавистью. Я понимал, что на её мужа не имею совершенно никаких прав, однако то, с какими благоговением и любовью заботился Мангуп о своей любимой жене и таком долгожданном сыне, выводило меня из себя.

«Меня, меня пожалей, меня!» — кричало в агонии всё моё существо, и впервые после смерти матери я снова чувствовал себя отчаянно одиноким, хотя, казалось, уже давно отпустил Итиль и научился жить самостоятельно.

А Феодоро, казалось, не замечал моего отношения к его жене. Ну конечно! Ведь с ним я был настолько ласков и мил, насколько мог себе вообще представить высшее проявление этих добродетелей. Желая видеть его едва ли не каждый день, я постоянно наведывался к ним в гости — порой даже без приглашения, ведь я же уже был другом Мангупу и считал его дом едва ли не своим.

— Убей её! Убей, чтобы она больше не смела быть рядом в Феодоро! С нашим, нашим, наш-шим Феодоро…

Тогда в моей голове и родился этот план. Он был подсказан мне той самой тёмной стороной меня в один из тех вечеров, когда я снова мучился от ревности. В отличии от множества мерзостей, предложенных моим другим «я», этот способ выглядел почти безболезненно, относительно просто и, что главное, не оставлял следов. Мой злой фантом предлагал отравить конкурентку, так нагло забравшую у меня моего возлюбленного. Да, забравшую, хоть я и появился в их жизни гораздо позже их свадьбы.

После тяжёлой внутренней борьбы я согласился, и мне уже было плевать на то, насколько в мои прежние моральные устои вписывалось убийство. На кон было поставлено слишком многое.

Теперь уже не этот зверь внутри меня просыпался время от времени, а моя первая личность, а голос разума, в отличии от другого, я слышал всё реже и реже.

И, конечно, моя истинная сущность, затерянная где-то в глубине моего сознания, уже редко управляла движениями тела. Всё чаще ей оставалось лишь покорно наблюдать за происходившем в жизни, не в силах повлиять ни на одно событие. Теперь уже ничто не мешало мне по-тихому убрать Херсонес так, чтобы Феодоро ни о чём не догадался. Более того: в её случае всё можно было списать на отголоски не самых лёгких родов.