Волкодав (СИ)

И, когда я впервые почувствовал в его крепости запах кофе, а потом впервые попробовал его на вкус, я понял, что влюбился снова. Теперь уже в этот по-настоящему божественный напиток.[14]

Никогда не забуду тот день: он и сейчас часто всплывает в моей памяти, и я вижу его, будто наяву. До него ещё мы, все трое, я, Мангуп и Каффа, ни разу не вели себя так расслабленно друг с другом. Ничего не знавшему человеку или олицетворению мы даже могли бы показаться давними друзьями, но, к сожалению, между Феодоро и греком лежали десятилетия вооружённых столкновений, и помирить их удалось лишь только теперь. И то — с трудом и на фоне надвигавшейся новой опасности.

Маленький Ахтиар тоже был с нами: сновал то рядом с отцом, то со мной, иногда бросая вопросительные взгляды на светившегося улыбкой Каффу.

Наслаждаться покоем нам оставалось ещё несколько лет, и мы не теряли их зря, начав готовиться к обороне заранее.

Первым забрали Каффу. Турки решили начать с него и не прогадали: мы не только не успели как следует укрепить юго-восточное побережье полуострова, но грек и сам, и ранее отличавшийся непостоянством в характере, сдался на милость победителей.

Винить его я не стал: когда речь заходит о жизни и смерти, такие, как он, обычно выбирают первое, забывая о чести или морали. Я понимал его, ведь тогда, полвека назад, на Куликовом я поступил также.

Феодоро же рвал и метал, и с тех пор в его глазах грек навечно был заклеймлён «крысой». О том, что чуть ранее мы были с Каффой заодно, он очень и очень пожалел.

Май 1475 года, г. Мангуп.

А потом настал и наш черёд. Турки подбирались к нашей укреплённой в горах столице все ближе, и Феодоро не жалел ресурсов для создания надёжной обороны. И, когда янычары подошли к городу, их уже ждал сюрприз в виде самых неприступных природных и крепостных стен из всех, с какими им предстояло сталкиваться ранее.

Началась осада. Осознавая то, что помощи нам ждать было неоткуда, и то, что рано или поздно закончатся и камень для латания дыр в стене, и еда для запертых за ней людей Мангуп принял решение держаться до последнего. По началу я, как мог, подбадривал его, но потом, когда наши силы начали таять практически на глазах, постепенно начал подбивать его сдаться в плен.

В этот раз это было не столько проявлением слабости, сколько моим волнением за его жизнь и здоровье. Но Феодоро был непреклонен, и от этого мне становилось только хуже.

Конец октября 1475 года, г. Мангуп.

На исходе пятого месяца осады турки предприняли хитрость — притворное отступление, из-за которого Феодоро, не в силах больше смотреть на голодавших подданных, открыл ворота крепости. Он понимал, что так поступать не стоило, но люди, находившиеся при дворе, упросили его пойти на это.

Внезапно развернувшийся враг рванул к крепости. Турки перебили вышедший отряд и проникли внутрь, вынуждая нас подниматься всё выше в горы, спасаясь от наступавших войск.

И, когда мы с Мангупом и ещё несколькими людьми оказались окружёнными в нашем заранее укреплённом доме, я подумал, что мы погибнем.[15]

Я радовался, что это произойдёт именно здесь.

В доме, из окна которого открывался прекрасный вид на убегавшие далеко вниз к отцветавшим равнинам горы и узкую синюю полоску моря на горизонте.

В доме, где я прожил, пожалуй, самые счастливые моменты своей жизни.

В доме, где я снова почувствовал себя кому-то нужным.

Здесь, где каждый рассвет рядом с Мангупом стал для меня счастьем.

После недолгого сопротивления нас принудили открыть ворота и сдаться.

И, когда под конвоем нас с Феодоро и Ахтиаром провели через город, ставший мне родным, я изо всех сил старался не смотреть по сторонам.

Вот только закрыть уши было нечем, и сотни предсмертных людских криков рисовали перед глазами картину, жуткую в своей жестокости.

Если бы не Мангуп, шедший передо мной, я бы наверное пожелал у захватчиков смерти. Но он своей стойкостью давал и мне силы жить.

Его столицу сравняли с землёй, княжество исчезло, а это значило, что и участь самого олицетворения была предрешена. Даже думать об этом было больно…

Конец октября 1475 года, г. Константинополь.

— Ты ведь знаешь, Мангуп, наши порядки. — Говорил тот, кто и сам ранее был православным христианином, а ныне восседал на османском троне. — Если наш враг и сам видит, что его сопротивление бесполезно, и сдаётся нам на милость, то мы, принимая это во внимание, не очень сильно наказываем его. Сдавшиеся обычно выплачивают нам довольно, м, скромную компенсацию за всю кампанию и остаются на своих местах с прежними правами и обязанностями. Разве что, под нашей протекцией.