Волкодлаки Сталина. Операция «Вервольф»

— Слушай, мудила, — снова сорвался тот, — какие на хуй ваххабиты? В последний раз спрашиваю, будешь за власть расплачиваться или нет? Тебе шанс дан. Раз выиграл, значит, и сам ты, и долбоебы твои в живых остаться можете. Давай, не ссы, а то хуже будет. Или ты, сука, не хочешь, чтоб над Россией солнце встало?

Но мозг Германцева был безнадежно парализован. Это был уже не страх, а какой-то ледяной сон разума. И в нем искрились кинжально острые снежинки сыпавшихся на него угроз. Но осмыслить их, а тем более что-то в ответ предпринять, он был категорически неспособен. Последняя тирада террориста вызвала во всем его организме внезапную и бурную конвульсию. Священный шип выпал из сведенных судорогой пальцев, упал на пол, и неловкий Германцев на него вдобавок наступил заляпанной уже кровью белой кроссовкой.

Такого кощунства Генрих стерпеть, конечно, не мог. Он сделал для спикера все, что было положено, и даже больше. Но тот, видимо, был обречен изначально, еще задолго до своего появления в этом жестоком мире, потому и не сумел воспользоваться предоставившимся блистательным шансом.

Ловко сбив несчастного с ног, Генрих оседлал его и привычно уже свершил свое чудовищное дело. Обсидиановый нож взметнулся и без малейшего промедления опустился. А Германцев, проваливаясь во что-то невообразимо кошмарное и явно нескончаемое, увидел у себя над головой собственное пульсирующее сердце.

За ним пришел черед и прочих депутатов команды спикера. Кровавая оргия была недолгой, но интенсивной. Утомленные друзья повалились здесь же на пол. Один — до тошноты уже упившийся кровью. Другой — намахавшийся до одури тяжелым ножом. У каждого внутри была пустота, густо посыпанная пеплом их человеческих желаний и склонностей. С каждым новым погубленным во славу Уицилопочтли они все больше отдалялись от мира людей и все глубже погружались в волны доисторического космического ужаса, который грозил вот-вот уже окончательно затопить планету.

Но солнце за стенами депутатского спортзала полыхало в результате все жарче и жарче (окон в нем не было, а то майор первый бы спекся). И в далекой Сибири китайские спецназовцы один за другим шли на дно все активнее клокочущей трясины, именно благодаря дерзкой операции в центре Москвы.

* * *

— Товарищи! — рубанул ладонью спертый воздух актового зала Козлов. — Пришла пора действовать! Отечество в опасности!

— Ты че, Володь, бухой, что ли? — поинтересовался кто-то с первого ряда.

— Да, ладно, не мешай, пусть говорит, — возразили со второго.

— Да хули ж параноиков слушать? — возмутился еще кто-то из скептиков.

— Нет, он не параноик. Он изменник, — встрепенулся ободренный полемикой, возникшей в зале, Колдуновский. Он, прикованный наручниками к стулу, сидел на сцене на всеобщем обозрении. Адам Северьянович кашлянул и возвысил голос: — Граждане демократической России, мы должны немедленно подавить этот безумный путч в зародыше.

— Аааа, гнида! — яростно выкрикнул Козлов и, понимая, что от его решимости сейчас зависит судьба страны и Комитета, почти не целясь, прострелил Колдуновскому коленную чашечку.

Тот отчаянно завизжал, а офицеры в зале повскакали с мест и стали с разной степенью сноровки выхватывать табельные стволы. Но целиться они принялись вопреки ожиданиям корчащегося правозащитника не только в путчиста, но и в него самого, и друг в друга. То есть картина, представшая с высоты сцены взору Козлова, живо напомнила ему фрагмент одного из любимых им в юности фильмов — «Бешеные псы». Только была она не в пример масштабней.

— Товарищи, — снова рубанул он изо всех сил, — вспомните о присяге, о чести офицерской, о России, о родине. Только ведь мы можем спасти ее, мать нашу.

— Володька, слезай на хуй, демагог! — не выдержал начальник его отдела, до предела коррумпированный генерал Обломов.

Но стоявший поблизости молоденький лейтенант, так и оставшийся Козлову незнакомым (поскольку через минуту погиб), отважно выстрелил «оборотню в погонах» прямо в разорванный матерной бранью рот. И пошла потеха. Грохот выстрелов слился в оглушительную канонаду. Офицеры, прячась за спинками кресел, палили кто с испугу наугад, кто, старательно выцеливая, в недругов своих или государственных. Вскоре перестрелка расплескалась по коридорам и кабинетам.

Козлов было думал приковать к себе Колдуновского и сохранить его в качестве заложника. Но тут же понял, что, фактически одноногий, тот ему будет серьезной обузой, и с досады пристрелил. «А и к лучшему это, с другой стороны, — подумалось тут же. — Коллегам теперь ясно — обратного пути нет. Демократы за него теперь всех нас в говно втопчут».