Волна. О немыслимой потере и исцеляющей силе памяти

Время от времени друзья, в надежде хоть немного обуздать мое пьянство, забирали меня и увозили из Коломбо. Это срабатывало, но не всегда. Однажды вечером, напившись водки и проглотив горсть таблеток, я потащила Лестера на пустынный пляж и заставила пройти в полной темноте несколько миль. Я знала, где черепахи откладывают яйца, и мне захотелось показать ему это место. Битый час мы бродили по пляжу. Спотыкаясь, я отчаянно ругала рельеф: почему тут так много песка — целые дюны! Мне не хотелось признавать, что мы, кажется, заблудились. Перед выходом Лестер видел меня с бутылкой и забеспокоился. Накануне вечером я выпила так много, что меня несколько раз рвало. Потом я отключилась, а Лестер до утра сидел возле кровати — боялся, что я захлебнусь рвотой во сне. Он думал, что теперь повторится то же самое, и всю дорогу ворчал: «Что мы тут делаем? Вокруг никого, и уже совсем темно». Наконец мы действительно наткнулись на зеленую черепаху — она откладывала яйца в огромную яму, которую сама вырыла в песке. Мы оказались не одни — за процессом наблюдала еще двое немецких туристов. Я тихонько подобралась к черепахе, поглядела в яму и вынула одно яйцо. Оно лежало у меня на ладони — мягкое и еще теплое. Мне хотелось думать, что оно волшебное. Я заставляла Лестера хоть глянуть на него. Но у Лестера лопнуло терпение. «Сегодня пятница! — рявкнул он. — Я мог бы быть в Лондоне и сидеть в пабе. Почему я торчу на каком-то пляже с какими-то немцами и любуюсь на задницу черепахи?»

Два

Шри-Ланка, июль — декабрь 2005 года

Кто-то снял с серой стены дома медную табличку с именем моего отца. Оно было выгравировано черным курсивом. Я сидела в машине моей подруги Мэри-Энн и смотрела на дырки в стене, оставшиеся от таблички.

В этом доме в Коломбо мои родители прожили около тридцати пяти лет. Здесь прошло мое детство. Для моих сыновей это был «наш дом на Шри-Ланке». Они шалели от восторга, когда мы приезжали сюда летом и на Рождество. В этом доме Вик сделал первые шаги. Малли называл его просто — «Шри-Ланка». В наш последний, 2004 год, когда мы со Стивом одновременно взяли творческий отпуск и решили на долгие месяцы отправиться всей семьей в Коломбо, этот дом стал центром жизни наших детей.

Именно сюда мы должны были вернуться днем двадцать шестого декабря. Моя мать уже выдала нашей кухарке Сародже обеденное меню. Именно сюда не вернулись ни мы, ни родители. Теперь, через шесть месяцев после волны, я наконец осмелилась приблизиться к этому дому.

Я сидела с Мэри-Энн в машине, припаркованной у фасада дома, и чувствовала себя очень неуверенно. Мне не хотелось смотреть по сторонам — боялась увидеть слишком многое. И все-таки не смогла удержаться и взглянула.

На первый взгляд — кроме того, что фасад стал безымянным, — здесь ничего не изменилось. Все та же высокая металлическая калитка с заостренными пиками наверху, чтобы не лезли воры. Балкон с надежными белыми перилами. Наша машина стояла под тем самым манговым деревом, которое при цветении неизменно вызывало у меня аллергию, — больным деревом с темными пятнами на листьях. На дорожке лежали черные камешки. Вик любил возиться с ними, дожидаясь, когда приедет фургон из местной пекарни. Мы часто покупали их сдобные, щедро посыпанные сахарной пудрой булочки в форме крокодила.

Было душно и влажно. Мэри-Энн открыла все окна в машине. С ближайшего фонарного столба раздалась трель соловья. Я сразу вспомнила соловьиную пару, свившую гнездо прямо в старом фонаре, висевшем над въездом в гараж. Для строительства им сгодилось все: сухие веточки, листья, даже зеленая соломинка от какого-то напитка. Мальчики как завороженные смотрели на появление вертлявых, беспокойных птенцов с бледно-розовыми яичными скорлупками на голове. Они часами наблюдали за малейшим движением внутри фонаря, отгоняя ворон, которые сидели на заборе в надежде, что какой-нибудь неуклюжий птенец выпадет из гнезда. Сейчас, выглядывая из окна машины, я будто могла увидеть, как Вик и Малли ставят под фонарем стул и залезают на него, чтобы получше рассмотреть гнездо. При этом каждый спихивает другого со стула и кричит: «Сейчас моя очередь! Я хочу посмотреть на птичек. Слезай!»

В доме зазвонил телефон, что заставило меня сильно вздрогнуть. Тот же самый звонок — видимо, тот же самый телефон. Звук доносился из отцовского кабинета, но никто не брал трубку. И снова я будто могла услышать, как отец отодвигает стул и идет к матери сказать, что вот опять звонит ее сестра. Слышу, как он открывает дверь кабинета. Обычно, когда эту дверь открывали или закрывали, о ее стеклянную панель ударялась связка ключей, всегда болтавшаяся в замке. И сейчас я слышу знакомое звяканье.

В прошедшие месяцы мне не хватило сил сосредоточиться на смерти родителей. Я сознательно удерживала себя от мыслей о них, поскольку чувствовала себя абсолютно потерянной после гибели мальчиков и Стива. Теперь, у стен родного дома, в памяти понемногу начали возникать отец с матерью.