Волна вероятности

Миша (Анн Хари и Мирка) отодвинул пустую тарелку и наконец задал вопрос, который не решился задать, когда они сидели под деревом:

– А почему ты меня выпер… выперла? Что случилось? Мы поругались? Я такого не помню. Но я много чего не помню. Или похуже что-нибудь натворил?

Юрате укоризненно покачала головой:

– Ну чего ты, как маленький. «Натворил», «поругались»! Во-первых, со мной не ругаются. Я здесь не затем. А во-вторых, даже если бы поругались, подумаешь. Ну поорали бы. Или даже подрались. Потом бы неделю, предположим, не разговаривали. Или что там люди в подобных случаях делают. Это не причина сразу навек расставаться. Не повод никого прогонять.

– Да я тоже так думаю. На всякий случай спросил. Потому что у меня же правда ужасный характер… был когда-то. Но был!

– У нас тогда возникла другая проблема, – сказала Юрате. – Ты постепенно стал угасать. За последний год похудел почти вдвое, спал по полдня. Мы все знали, что это означает. Что неизбежно случается с теми, кто начинает подолгу спать.

– А что?.. – начал было Миша, но тут же яростно замотал головой: – Да, все, я вспомнил. Нас же тогда на весь город уже осталось только несколько сотен. Остальные уснули. Совсем. Навсегда.

– Ну это мы еще поглядим, навсегда ли, – сказала Юрате так угрожающе, словно Миша самолично всех усыпил. – Но ты все правильно понял, да. Жить в несбывшемся мире трудно. Физически, в первую очередь. Не выдерживают настолько полной неопределенности человеческие тела. Ты отлично держался, но усилие не может быть бесконечным. Твое тело устало и понемногу начало стираться и умирать. Ты не соглашался сдаваться, но таял у нас на глазах. Смотреть на это было невыносимо. Так нельзя! Нечестно, неправильно было тебе исчезать вместе с нами. Ты же гость из другого, живого мира. У тебя там своя жизнь и своя судьба. Причем отличная, она тебе подходила и нравилась, ты сам не раз говорил. Надо было срочно тебя эвакуировать, благо есть куда. Вот тогда твой ужасный характер и проявился в полную силу! Наотрез отказался от нас уходить.

– Я был вот настолько храбрый дурак? – просиял Миша (Мирка, Анн Хари). – Такой хороший? Наотрез отказывался спасаться? Ну надо же. Получается, я совсем не знаю себя.

– Хороший, – усмехнулась Юрате. – Когда спишь зубами к стенке, так в подобных случаях говорят. Всю душу из меня вытряс, хотя непонятно, как это возможно технически. По идее, я и есть одна сплошная душа. Но ничего, ты справился! «Это временно, вот увидишь, просто слишком много работал, накопилась усталость, давай я просто буду больше есть и вставать каждый день по будильнику, раз тебе кажется, будто я слишком много сплю». Пока мы пререкались и торговались, сил у тебя совсем не осталось. То есть спорить – еще остались. А вернуться домой – уже нет. Ну ничего, как-то справились. Оказалось, в безвыходной ситуации у меня – из меня! – получаются отличные поезда.

– А до тех пор я мог в любой момент вернуться домой без посторонней помощи? – перебил ее Миша (Анн Хари). – Просто сказать: «Я в Лейне», – и все, привет? А то у меня об этом крайне противоречивые воспоминания. Вроде был заперт в ловушке, а вроде – и нет.

– Мог. Не в любой момент, но время от времени – точно мог. Ты же как море – приливы, отливы. Всегда такой был. То ослаб, лежишь носом в стену и тоскуешь по Лейну, то почти всемогущий и не хочешь никуда уходить. Хуже того, почему-то уверен, что раз уж попал сюда непонятным мистическим способом, значит, однажды сумеешь одной своей волей отменить наш неизбежный конец.

– Вот это я помню немножко, – кивнул Миша (Анн Хари и Казимир). – Что мог все спасти, но почему-то так ничего и не сделал…

– Неправильно помнишь, – оборвала его Юрате. – Это разные вещи – верить, что сможешь, и мочь, – и, помолчав, добавила: – Хотя кто тебя знает. Вдруг и правда когда-нибудь сможешь. Ты странный, жизнь длинная, и игра идет – ого-го! Кофе хочешь?

Он честно ответил:

– Хочу вообще всего.

* * *

Шли по городу. Миша (Казимир и Анн Хари) чувствовал себя пьяным; в каком-то смысле он и правда был пьян – от нахлынувших воспоминаний, от блондинки с глазами и тенью Аньова (невозможно привыкнуть, это не он, но – он), от двух больших порций еды на голодный желудок, от избытка кофе и сигарет, от себя самого, о котором забыл на полвека, но наконец-то вспомнил и теперь хотел всегда быть таким – настоящим вдохновенным художником, во всех и все сразу влюбленным нерасчетливым храбрецом.

Шел, не шатался только потому, что его держали рука Юрате и тень Аньова (натурально придерживала за шиворот, он это физически ощущал), узнавал все вокруг, не узнавая. За углом должен быть бульвар – где бульвар?! Там, где теперь бутик, была сапожная мастерская, сапожника звали Арунас, ужасно общительный, дверь держал нараспашку весь день. Вместо кафе здесь была цветочная лавка. И другого (какого? зеленого, кажется) цвета дома.