Марамзин же действительно наслаждается словами и их сочетаниями, поиск языковой выразительности становится у него страстью. Тщательно подобранными словами он лепит свою прозу, тяготеющую к философской созерцательности, к психологичной углубленности. Даже давая, например, портрет случайного встречного в автобусе, он старается избежать плоской «описательности», стремится к углубленной объемности:
«Рот у него был закован в железные зубы, а лицо было особое лицо государственной важности. Чтобы завести себе такое лицо на лице, надо многие лета занимать себя чем-то вверху, у кормила – чем они там занимаются? Но как потом снова дойти, чтобы ездить автобусом, вот что неясно. После бритья он освежал себя какой-то туалетной водой парфюмерной торговли, от которой несло сыростью, мокрицами, глубоким духом влажного мороженого мяса. Хватит терпеть насмешек и пренебрежения, – говорил этот запах с оттенком угрозы. – Хватит терпеть, пора назад к кормилу».
В своих поисках Марамзин проделал уже сложную эволюцию, которая, судя по всему, еще не закончена и при успешном развитии своем, возможно, даст русской литературе действительно большого писателя. Ранняя повесть Марамзина «История женитьбы Ивана Петровича»[105]
(1964 г.) написана вполне в традиционном реалистическом стиле с некоторой даже старомодной тяжеловесностью медлительного слога. Здесь лишь едва заметен налет экстравагантности в некоторых не совсем обычных для уха звучаниях. Экстравагантен, скорее, сам сюжет: девушка-работница, попавшая в денежное затруднение, идет на панель, приводит «клиента» прямо в комнату рабочего общежития, где «клиент» (Иван Петрович) соединяется с ней прямо в присутствии подружек, соседок по комнате; затем он встречается с ней еще раз и, наконец, женится на ней.Здесь (как и в повести «Человек, который верил в свое особое назначение») секс – запретная тема советской литературы – уводит от стандартных шаблонов. Секс потому оказался под запретом, что не укладывается в рациональную схему человека-производителя, человека-строителя коммунизма. Иррациональные страсти, указывая на совершенно иной, более темный, загадочный и более сложный характер человека, вносят не учитываемый и не контролируемый элемент. В концепции общества, как совокупности производственных отношений и классовой борьбы, такой более сложный человек не находит себе места и потому разрушает ее. Герои же Марамзина именно в чувственности находят спасение от холода бездушной казенной жизни.
В рассказах Марамзина середины 60-х годов (цикл «Секреты») чувствуется влияние Хармса и других обэриутов. А большой рассказ «Тянитолкай»[106]
того же времени – явное подражание Кафке: вызов автора в «Большой дом» и беседа там с полковником КГБ, обеспокоенным судьбой русской литературы и решившим взять ее в свои руки (вся эта кафкианская фантазия оказалась, впрочем, лишь предвосхищением допросов Марамзина в КГБ и последовавшего затем «кафкианского» судебного процесса над ним).Повесть «Начальник» (1963–1964 гг.) – прямое копирование А. Платонова, его «Государственного жителя»[107]
и «Усомнившегося Макара». Копирование его духа и стиля, строения фразы, манеры выражаться:«Без лишних волос на крутой голове, он просторно шел внутри костюма и выглядел человеком, с самого детства готовившимся вырасти в значительного, крупного мужчину»; «он не был отвлечен умом от жизни на какие-то специальные, недоступные дела»; «ее беспокойство еще направлено не туда, что у всех» и т. д.
Влияние Платонова оставило глубокий след на всем творчестве Марамзина. И хотя в более поздних рассказах Марамзина (например, уже в цикле «Смешнее, чем прежде», 1970 г.) и особенно в повести «Блондин обеего цвета» (1973 г.) гораздо больше самостоятельности, – отпечаток Платонова всё же остается. И тут – та же необычная причудливая и неправильная манера выражаться, соединение слов не грамматическое, а смысловое: причастие не от того сказуемого, прилагательное не к тому определяемому, субъект на месте объекта и наоборот. Но формальная стилистическая схожесть с Платоновым у Марамзина сочетается с совершенно несхожим содержанием. Язык Платонова – его авторская речь, оригинальный способ самовыражения, яркая печать самобытного таланта, у Марамзина – это стилизация, пародирование чужой (то есть героя) речи, речевая характеристика персонажа. Герой рассказов Марамзина не имеет ничего общего с платоновскими героями, это скорее зощенковский герой, а еще точнее – эволюционировавшие с годами платоновский и зощенковский герои вместе, представшие теперь в облике сегодняшнего «простого советского человека». В одном из рассказов герой представляется нам:
«Рука привыкла делать железную деталь, хотя не часто. Специальность наладчик, но устроился нормально, больше сплю».