Вольно дворняге на звезды выть (СИ)

Иногда устаёшь просто так, с нихуя. Как будто бежал очень долго, а дорога не заканчивалась, она была бесконечной. Он как муравей — идёт по заданному пути, но слишком поздно понимает, что приближается к скоростному шоссе. Видит машины и слышит рёв, но не сворачивает. Просто не может свернуть.

Всё, что он может, — идти по заданному пути.

В «Тао-Тао» попался какой-то мудак, вынес мозг, выгреб чаевые до монеты. Чжо тоже вылил на Рыжего приличный таз говна. Рыжему, конечно, плевать, но бой отменять за шесть часов до боя — так было нельзя, Чжо можно понять. Мать осталась на ночную — уговоры были до одного места. Пейджи мягкая, добрая, сочувствующая, но упрямая до ужаса — этим Рыжий пошел в неё. Спорить с ней, если уж она решила чего — гиблый номер.

И дом встречает темнотой.

Немного пахнет заваренным перед уходом чаем, но запах почти выветрился. Немного тянет чистым бельем. Немного — средством для мытья посуды.

Всё. Больше ничего нет.

Очертания мебели неживые и размытые в темноте.

Рыжий бездумно открывает окна, стаскивает с плеч мастёрку, вешает на крючок. Свет не включает, только лампу на чайном столике — старую, с покосившимся абажуром, её ещё отец покупал. Тысячу лет назад. Тени от света скачут — дом немного оживает.

Рыжий стеклянным взглядом скользит по гостиной, прислушивается к ноющей глотке и думает: что ты делаешь?

Что ты позволяешь с собой делать?

Кому ты это позволяешь?

В горле жмёт, появляется желание выйти во двор и завыть на луну. Только вот луны не видно — одни тучи, давят на горящие фонари, прессуют тяжёлым запахом находящего дождя. Рыжий опускает голову, зарывается руками в волосы, сидит так, слушает гудение крови в ушах.

Я устал, думает он. Просто пиздец, как устал.

И даже не думает, что проебал нехилую сумму за пропущенный бой — выигрыш был у него в кармане ещё вчера, когда Чжо сообщил, что соперником будет один ебанат из соседнего района. Так, ни о чём — дерётся ради драки. Слишком любит делать больно. Таких обычно уложить — дело пары минут, они выдыхаются за первые пять махов, в которые вкладывают всю свою дурь.

Он сидит так минут пятнадцать, потом — думает, показалось, но нет, по гравийной дорожке действительно кто-то проходит, и — в дверь стучат. Одновременно с этим дождь начинает тяжело стучать по открытым окнам.

Рыжий поднимает голову, поднимается сам. На ходу включает в прихожей свет, уже почти испытывает облегчение: неужто мать передумала оставаться на переработку? Только вот это не мать.

Хэ Тянь стоит на последней ступеньке узкой веранды, а дождь за его спиной уже плотной стеной поливает тёмный двор.

Сердце останавливается, Рыжий сам не понимает, почему.

Они оба молчат.

Квадрат тёплого света выхватывает из вечернего мрака живые элементы: ложится на деревянный пол, на серые брюки и белоснежную рубашку, заправленную под чёрный кожаный пояс. Пуговицы застёгнуты под самый кадык, твёрдый воротничок туго обхватывает шею и упирается двумя острыми углами по бокам. Через согнутый локоть Хэ Тянь перекинул серый пиджак.

— Дома, значит, — говорит он прежде, чем Рыжий успевает выдохнуть забивший лёгкие воздух.

Приходится рывком поднять взгляд к его лицу.

— Чё?

— Хорошо, что в Клетку не поехал. Позже бы я вряд ли успел.

Рыжий приходит в себя, моргает. Таращится на Хэ Тяня, ещё раз мельком осматривает его костюм, хмурится.

— Куда успел? Ты чё вырядился вообще?

Он разводит руки в стороны.

— Нравлюсь?

Рыжий плохо понимает: то ли его затапливает облегчением от того, что Хэ Тянь наконец-то вернулся в себя, снова падлит, подъёбывает и скалится в усмешке, обжигает прищуренными глазами, то ли накрывает раздражающим непониманием происходящего.

Хэ Тянь не затягивает: делает шаг вперёд, но за дверь не проходит, останавливается почти впритык к порогу. Ненавязчиво заглядывает ему за плечо — на тёмную гостиную и тёмную кухню. Улыбается:

— Пейджи нет?

— Отъебись от моей матери, — усталым тоном говорит Рыжий. В тысячный, наверное, раз.

Он хочет сказать что-то совершенно другое, что-то вроде: «нахрена ты пришёл» или «что за фигня сегодня с тобой». Хочет выровнять спину, чтобы грудь колесом, чтобы не снизу вверх. Но всё, что он делает: скользит взглядом по ровному ряду пуговиц, по приталенной рубашке.

— Хотел попросить её подшить рукава. Ты говорил, что она умеет шить. — Хэ Тянь покачивает согнутым локтем — пиджак покачивается вместе с ним.

Рыжий отрывает взгляд от белых пуговиц. К глазам. В них что-то неожиданно тёплое, почти интимное и слегка застывшее. Что-то, что могло бы предназначаться другому человеку, никак не ему, не Рыжему.

Становится страшно.

— Она на работе.

Хэ Тянь легко кивает. Говорит:

— Жаль.

И, кажется, ему совсем не жаль. Он надолго задерживает взгляд на лице Рыжего, тот чувствует, как щёки начинают противно гореть. Это бесит. Он слабо огрызается:

— Если думаешь, что будешь указывать, как мне жить, сразу иди на хер, понял?

Прежде чем голос успевает набрать силу, Хэ Тянь перебивает его:

— Мне нужно уехать.

Рыжий затыкается.

Резко смотрит прямо в глаза, в упор. Хэ Тянь спокойно смотрит в ответ.