Вольно дворняге на звезды выть (СИ)

— Только поэтому, — говорит, — я попросил тебя сегодня пораньше вернуться домой. Меня такси ждёт на перекрёстке. Самолёт через пятьдесят минут.

На языке рождаются дурацкие, дебильные вопросы, которые Рыжий тут же глотает, моментально, пока они не сорвались, не соскочили с губ. Что? Куда? Для чего? В голове такая пустота, что на секунду кажется, будто он оглох.

Пауза затягивается.

За спиной Хэ Тяня шумит: громкий, осенний дождь. Отбивается от гравийной дорожки. Остро пахнет мокрой пылью и мокрой травой. Чаем и чем-то, отдающим глянцевыми журналами и блестящим стеклом.

Они оба выхвачены из темноты светом прихожей, как на долбаной сцене, как будто сейчас грянет музыка и поскачут актёры, завоет оркестр, всё это окажется какой-то абсурдной постановкой, но вот актёры не выскакивают. Здесь только дождь и темнота.

Взгляд въедается в лицо Хэ Тяня, и Рыжий в очередной раз задаётся вопросом: что с ним происходит, когда этот ублюдок оказывается настолько близко? У него словно башка коротит. Словно замыкание ебашит в спинном мозгу, он начинает сплёвывать эмоциями, всеми подряд, которые только попадаются под руку: недоверие, смущение, злость… страх.

Рыжий понимает, что потерял контроль над выражением лица. Торопливо опускает голову, хмурится. Ему нужна всего секунда, чтобы снова взять себя в руки.

— Ну так вали, — говорит, и, к собственному ужасу, слышит сипоту в голосе. Раздражённо прочищает горло и выпаливает резко: — Я при чём тут?!

— Не хотел уезжать не попрощавшись, — отвечает Хэ Тянь.

Рыжий сглатывает. Неожиданно понимает, что не знает, что ему сказать. Его трогать не должно, куда собрался мажорчик, с кем и надолго ли, но, сука, его трогает. Трогает.

Нельзя просто вот так появиться, блядь, в ночи, наряженным в сраный костюм, вывалить: я уезжаю, удачи, — и съебать. Так нельзя. Так не по-человечески, так неправильно. Нельзя жужжать над ухом, как ебучая муха, на протяжении полугода, а потом просто исчезнуть, и ждать, что всё будет заебись.

— Ну, всё? Попрощался? — яростно выплевывает Рыжий, поднимая лицо. — Пиздуй тогда. Я занят, понял? Ты меня отвлекаешь. Ты мешаешь мне.

Хэ Тянь молчит, смотрит (смотрит, смотрит), и сквозь морок спокойствия Рыжий внезапно видит застывшее, практически омертвевшее лицо. Он с силой сцепляет зубы, шумно вдыхает носом и понимает, что его сейчас понесёт. Достаточно одного движения, одного слова, и с гор сойдёт сраная лавина.

Не нужно, думает он. Сука, я так заебался. Пожалуйста, не нужно делать этого. Я, блядь, тоже живой человек.

Хэ Тянь коротко облизывает губы. У Рыжего это отдаётся болезненным ударом в грудной клетке.

— Мы с отцом летим в Токио, к дяде. — Свет из прихожей скользит по его губам. — Я не считаю, что это хорошая идея, но… мне нужно там быть. Он собирается постепенно вводить меня в курс своих дел, а на днях как раз запланирована встреча с партнерами.

Хорошо. Прекрасно. Отец, Токио, дядя. Бизнес, партнёры, все эти мажорные бизнесменские дела. Звучит пиздец, как здорово.

В горле жмёт.

— Мне насрать, — глухо говорит Рыжий. Слова давятся в глотке, он — давится ими.

Кивает и повторяет:

— Насрать. Уясни себе.

— Поэтому ты бесишься?

— Я, блядь, не бешусь! — орёт он так, что срывается голос. — Мне дела до тебя никакого нет!

В соседнем дворе гремит цепью и заливается захлёбывающимся лаем соседская псина.

Хэ Тянь глубоко вздыхает. Неожиданно кивает. Что, всё? Сдулся? Сдал позиции? У него тоже, видать, есть свой лимит терпения. И нет времени. Самолёт через сколько-то там минут.

Он разводит в стороны руки. Говорит:

— Хорошо.

И, скользнув по его лицу взглядом:

— Счастливо, Гуань.

Да. Кажется, всё. Действительно.

Рыжий моргает. Дождь за несколько секунд облепляет тонкой рубашкой спину Хэ Тяня. Думает: нужно же было так вырядиться.

Думает: сука.

Слышит собственный сорванный голос и думает: заткнись. Но…

— Можешь вообще не возвращаться! В Токио заебись! Тебе там точно понравится. Там все такие, как ты, мажорчик. Отвечаю, — из него вырывается истеричный смешок, — идеальное для тебя место. Даже не знаю, почему ты не съебал раньше!

Он даже не чувствует этих шагов — ноги сами идут.

Дождь за несколько секунд облепляет его собственное тело тяжёлой тканью толстовки. Капли бьют по лицу, и кажется, если запрокинуть голову, можно задохнуться.

Хэ Тянь останавливается. Рыжий тоже — смаргивает воду и сверлит злым взглядом широкие плечи, облизанные мокрой белоснежной тканью.

— И, чтобы ты знал, я бы, наверное, даже не заметил, что тебя нет, — громко говорит он. — Я давно об этом мечтал: вот бы ты исчез! Просто охренел бы от счастья, что никто мне больше мозг не ебёт! Вот же, охуеть, подарок судьбы! Чудеса случа…

А в следующую секунду Хэ Тянь уже врезается в его тело. Прижимает его к себе.

Обеими руками, крепко обхватив за шею, за плечи, почти судорожно. Рубашка — насквозь, с волос тоже безостановочно течёт вода. Пиджак валяется на мокрой гравийной дорожке, а Хэ Тянь прижимается губами к стриженному виску Рыжего, шепчет:

— Какой же ты дурень, господи.