Вольно дворняге на звезды выть (СИ)

— У него девка есть, понял? Полезешь к нему — он башку тебе проколотит. Отвечаю. И я добавлю ещё. Потому что нехуй лезть со своей пидорасней к моим знакомым. И ко мне! — резко добавляет он.

У Хэ Тяня очень сильно напряжен лоб и губы, и мышцы лица, и крылья носа — это становится заметно. Как будто… как будто он еле сдерживается, чтоб не заржать.

— Жаль, — говорит очень тихо, слегка дрогнувшим голосом, — а я думал, ты мне дашь его номерок.

Рыжий ушам своим не верит. Таращится на него, как на дебила. Потом замечает, как появляются привычные морщинки в углах его глаз. Ещё до того, как угол рта ползет вверх.

Вот говно.

Он с силой толкает Хэ Тяня в плечи.

— Ты мудак?

Хэ Тянь не делает шаг назад — наоборот. Подаётся вперёд.

Обхватывает пальцами горящее лицо и шепчет в самые губы:

— Да.

И тревожная лампочка в голове гаснет.

Хэ Тянь целуется, как будто Рыжий девка.

То, что Рыжий с ходу отвечает, как-то не задерживается в памяти. Это как-то проскальзывает мимо. Пролетает, как комета — яростно горит по пути к поверхности земли. Комета, которая не погаснет — на полном ходу влетит в Ханчжоу, и мир, наконец, исчезнет. Прям как слова. Каждое из злых, жгущих глотку слов. Каждая мысль.

Горит всё. Исчезает — всё.

Хэ Тянь лижет его, одержимо впивается в рот. В поцелуе столько языка, что Рыжий теряется в собственной башке. Он не думает.

Открывает рот, встречает этот язык — губы то яростно пружинят, то расслабляются, и тогда — получается глубоко, по-настоящему, как будто Хэ Тянь пытается попробовать на вкус его сердце, которое прямо сейчас гладит всей своей ладонью, цепляясь пальцами за плоские пуговицы канареечной футболки.

Ладонь у Хэ Тяня горячая, и, когда она широко скользит по грудной клетке — вверх, — сильно сжимает плечо, сминая ткань, Рыжий понимает, что отрывается спиной от двери, чтобы в ту же секунду быть с силой припечатанным обратно. Чтобы удариться лопатками и затылком, почувствовать это животное рядом с собой, почти на себе: он прижимается, скользит по телу вверх, трётся, горячо выдыхает приоткрытым ртом прямо в ухо. Плывёт. Рушится. Едет своей дурной головой. Прижимается губами к своду челюсти, кусает натянутую на желваках кожу, и, блядь, эти зубы. Рыжий слышит судорожное шипение и понимает: шипит он сам.

Хэ Тянь, вроде, говорит что-то осмысленное. Что-то типа: «вот блядь» или «ты меня убиваешь». Или «ты же меня убьёшь». Он говорит что-то. Очень сбито и хрипло.

Они встречаются взглядом: разбитые во всю радужку зрачки, влажные губы, слепая, ебанутая одержимость. Ненужная, лишняя, ядовитая. Необходимая, как воздух.

— Если б ты знал, что творишь, — беззвучно произносят губы Хэ Тяня.

Это было бы чем-то осмысленным для человека, у которого не херачит кровь в ушах.

Не сводит зубы от желания прижаться сильнее, стиснуть в кулак тёмные волосы, рвануть на себя. Вывернуть Хэ Тяня наизнанку. Выломать из него всё это дерьмо, чтобы отпустило, отпустило, отпустило, блядь, наконец их обоих. Сколько можно-то.

Но Рыжий слишком — слишком — тащится от того, как Хэ Тяня ломает. Он тащится от того, что может это с ним делать. Хотя бы так.

Поэтому сгребает в горячий кулак мягкую ткань водолазки как раз в том месте, где ебашит сердечная мышца. Тащит к себе и — впервые — закрывает глаза, встречая ртом его губы.

В слепой темноте чувствует горячие руки, обхватывающие его шею, влажный язык, дыхание — заполошное, шумное, смешанное — чувствует твёрдый живот, прижимающийся к его животу, твёрдое бедро, скользящее между колен. Твёрдый член. И эти движения, от которых мир замыкается снова и снова, и снова. И это уже не карусель. Это заклинившие лопасти вертолёта, которые, если не пригнуться, могут снести башку.

Рыжий не пригибается.

Когда в железную дверь громко стучат, он вздрагивает всем телом. Застывает, открывает глаза, впивается плывущим взглядом в обдолбаные глаза Хэ Тяня. Хэ Тянь тоже выглядит так, как будто ни хрена не понимает, откуда был этот звук.

— Р-рыжий, жиробас ч-через полчаса п-приедет, — приглушённо говорит Трип. Откуда-то из другого мира, из другой вселенной. — З-заканчивайте там.

— Да, — сорванным голосом отвечает Рыжий. Моргает, отводит взгляд. Пытается сухо сглотнуть.

Блядь.

— Э, слышишь м-меня?

— Да! — громче отвечает он, отталкивая Хэ Тяня от себя. Судорожно одёргивая футболку. — Щас. Минуту.

Хэ Тянь прикрыться даже не пытается. У него сжатые воспалённо-зацелованные губы, смятая на груди водолазка. Взъерошены волосы. Штаны всё ещё белоснежно-белые. И, мать его, стояк. Реально вздыбленная ширинка.

Рыжий спотыкается о неё взглядом, основательно спотыкается. Лихорадочно отводит глаза, но в сознании отпечатывается, как клеймом прижгли. Кто вообще надевает на прогулку такие джинсы?

Он снова лихорадочно одёргивает футболку, но, кажется, Хэ Тянь не дурак — он всё замечает. Облизывает губы, делает шумный вдох.

— Я, — говорит чужим голосом, — посижу у вас. Чаю выпью. Можно без скидки, я не обижусь.

Рыжий молча возвращается к нему скользящим взглядом. Хэ Тянь разводит руки в стороны:

— Не хочу идти на улицу вот так.