Вольно дворняге на звезды выть (СИ)

Деятельная Пейджи — это особенный вид человека. Если бы сейчас ей в руки попал неограниченный запас бинтов и медицинского спирта, она бы обрабатывала всех, кому это нужно и не нужно. Сверхпомощь окружающим людям — это не то, что Рыжий у неё перенял. Заботу о дорогих ему людях — да. Навыки готовки. Цвет глаз. Но не одержимое стремление помочь всем и вся. Иногда ему казалось, что если у Пейджи вдруг спиздят кошелек, она догонит щипача просто для того, чтобы добавить оставшиеся в карманах деньги.

Рыжий включает в ванной свет, смотрит, как Хэ Тянь проходит к раковине. Следит за ним мрачным взглядом в отражении зеркала. Хэ Тянь встречает этот взгляд, молча сворачивает кран холодной воды.

Спрашивает:

— И зачем это?

Зачем ты позволил ей задержать меня?

Зачем стоишь здесь?

Зачем позволяешь этой ебале продолжаться?

Зачем — что?

Рыжий отвечает наугад:

— Если разобьёшь ей сердце, я на тебе живого места не оставлю.

Хэ Тянь смотрит тяжело. Взгляд у него реально говорящий. Через пару секунд он опускается к раковине и умывает лицо. Кровь уже не идёт, но вода всё равно окрашивается слабым красным, как будто кто-то выжал в раковину помидор.

Потом отряхивает руки, выпрямляется. Закручивает вентиль. Говорит, а слова отражаются от тесных стен ванной:

— Есть два человека, которым я бы не разбил сердце. Никогда.

— А если себя не считать? — интересуется Рыжий, снимая с крючка чистое полотенце. Хэ Тянь закатывает глаза, и это первая эмоция живого человека, которую сегодня от него видит Рыжий. — Вытирай рожу. — И бросает ему полотенце.

Оно ударяется о спину, повисает одним концом на плече. Хэ Тянь молча разворачивается, снимает его с себя, промокает лицо. Слегка морщится, когда касается переносицы — в Рыжем это отдаётся сначала тонким уколом сожаления, а потом — садистского удовольствия.

— Больно? — спрашивает.

Хэ Тянь отвечает:

— Больно.

Делает шаг ближе, осторожно вешает ткань обратно на крючок. Потом переводит взгляд, и оказывается, что они снова стоят очень близко друг от друга. Рыжий успевает шарахнуться — перехватывает влажную руку за запястье на полпути к своему подбородку. Крепко. Сильно. Как ядовитую змею.

— Убери свои…

— Извини меня.

И он затыкается. Сверлит застывшим взглядом держатель для полотенец.

Сука.

— Пожалуйста, — настойчиво повторяет Хэ Тянь. Вглядываясь, как всегда, в самые закрома. У него слипшиеся от воды ресницы. Рыжий ненавидит себя за то, что замечает это. — Извини меня. Если бы я мог… не говорил бы ничего подобного.

— Мне плевать, веришь?

— Нет.

Рыжий отпихивает от себя его руку. Напрягается весь, как будто они снова знакомы всего час или два, или три. Как будто их обоих откинуло куда-то в апрель, где были сочные кленовые листья и незнакомая, никем не отмеченная территория без чужих следов и шрамов, без отметин в памяти: у Хэ Тяня мягкие губы и болезненный излом бровей, когда он целует; у Рыжего осторожные руки, когда он зарывается ими в тёмные волосы.

— Тебе не плевать, — мягко говорит Хэ Тянь, скользя взглядом по глазам Рыжего. И повторяет совсем тихо, словно убедившись в собственных словах: — Тебе не плевать.

— Поверь, — выразительно поднимает брови Рыжий, делая шаг назад. — Мир вертится не вокруг тебя. И это далеко не худшее, что я слышал в свой адрес.

Он старается говорить громче. Он боится скатиться в шепот, чтобы не позволить себе в очередной раз ебануть в болото с головой.

— Мальчики! — зовёт Пейджи из кухни, и это единственное, что заставляет Хэ Тяня отвести взгляд. — У меня всё готово!

Зефир вылетает им навстречу в гостиной, как только слышит чужие шаги.

Хэ Тянь замирает так резко, что Рыжий с ходу едва не врезается в его спину. Лохматое ухо опять заломилось навыворот. Рыжий думает: что за дородное существо? А в следующую секунду понимает, что Хэ Тянь реально остолбенел.

— Ого, — выдыхает он. — Вы завели собаку?

Зефир несётся на него, как торпеда, спотыкающаяся о ровный пол и путающаяся в собственных кривых лапах. Визжит, как игрушечная машинка скорой — Рыжий видел, как соседские дети запускали такие на радиоуправлении.

— Нет, это…

Зефир кидается в ноги мажорчика и скачет вокруг, поджимая виляющий хвост. Хэ Тянь опускается на корточки, протягивает руку, которая тут же попадает под атаку слюнявого языка.

— Это…

Рыжий смотрит, как Хэ Тянь зачарованно улыбается, глядя на Зефира; смотрит, как небольшое кровавое пятно снова растекается на коже под носом; слышит, как Хэ Тянь тихо говорит: «хэй, парень… ты очень симпатичный».

И понимает, что встрял. Встрял давно и надолго. Понимает, что — господи, это ужасно, но, — даже если бы Хэ Тянь проломил ему череп собственными руками, сердце бы сейчас всё равно дало перебой. Ото взгляда на эту улыбку, ото взгляда на эти руки, ото взгляда на весь этот понтовый бутиковский высер, наряженный в старые джинсы.

Рыжий отводит глаза, хмурится. А потом разжимает челюсти и заставляет себя выдавить:

— Короче. С днём рождения.

Думает: так бы он это сказал несколько часов назад? Так бы он поздравил Хэ Тяня днём, стоя у его открытой двери в квартиру? Наверное, так.

Хэ Тянь поднимает недоумённый взгляд. Переспрашивает: