Вольно, генерал (СИ)

Моргенштерн вёл себя как мышка. Он понимал, что ничего хорошего не случится, если он уподобится другим заключённым. На него наорут или, быть может, даже изобьют. Меньше всего Люциан хотел привлекать к себе внимание, хотя уже поздно: наверняка весь штаб знает, что генерал отбывает наказание в нижних камерах.

Схватили Люциана неожиданно: когда он сидел в кабинете и курил, отдыхая после оформленных отчётов. Оставалось только отнести их к Молоху, но идти к нему Моргенштерн не хотел. Охрана сгребла его в охапку самым грубым образом, однако побоев не нанесла. Люциана провели под белы рученьки по всем коридорам на радость слоняющимся без дела солдатам (проблемы дисциплины существовали). В камеру его буквально затолкали, поскольку Моргенштерн, конечно же, сопротивлялся.

«Вот это уже посерьёзнее, чем вызов на ковёр. Чёрт, я даже не успел толком напортачить! А жаль. Если уж отбывать, то хотя бы за дело. Вряд ли те отчёты, на которые я когда-то пролил кофе, стоят таких шикарных апартаментов».

От мыслей его отвлекла открывшаяся в камере дверь.

— Нравится? — промурлыкал Молох с розгами в руках, заходя внутрь. — Я приказал, чтобы тебе дали самую чистую камеру. Уверен, ты оценил.

— О да, сервис восхитительный, — хмыкнул Люциан, обеспокоенно посмотрев на орудие в руках главкома.

— Думаю, ты также заметил, что тебя оставили целым и невредимым. Спросил бы ты, как сюда обычно доставляют заключенных «без привилегий».

— Так я «заключённый с привилегиями»? Интересно, — оценил генерал. — И надолго ты меня сюда затолкал? Пока не начну умолять изнасиловать себя? Или пока не распрощаюсь с мыслями о Раухе? Знаешь, если хочешь завоевать мою любовь, смени тактику, серьёзно.

— Ненадолго, — произнёс Молох. — Я заберу тебя отсюда, как только посчитаю нужным. Это небольшой элемент моей мести.

— Мести? Но за что? — нахмурился Люциан.

— Ты отравил мой разум, — глаза главнокомандующего угрожающе сверкнули в полумраке: единственным источником освещения были факелы в коридоре.

— Да даже в мыслях не было… — начал возмущаться генерал.

— Молчать, — грубо приказал Молох. — Снимай пиджак и рубашку.

— Это ещё зачем? — Люциан смотрел на розги, однако очевидный вопрос задал.

— Ты серьёзно? — поинтересовался главнокомандующий, продемонстрировав генералу орудие в руках. — Раздевайся, я сказал, — и щелкнул розгами по ноге.

Моргенштерн сглотнул и послушно снял одежду.

— Развернись к стене, — приказал Молох. — И сядь на колени.

— Так точно, — со вздохом ответил Люциан.

— Что «так точно»? Ты не забыл, с кем имеешь дело? — рявкнул Молох.

— Так точно, господин главнокомандующий, — пробормотал Моргенштерн без особой охоты.

— Так-то лучше, — главком подошёл к присевшему на колени Люциану и нанёс крепкий удар розгами.

Раздался щелчок и очень тихое «с-с-с». Люциан стиснул зубы как можно крепче, чтобы не проронить лишнего звука, и сжал руки в кулаки. Он опустил голову, и волосы перестали прикрывать спину. Последовал новый удар. Боль растеклась по всему телу от спины до кончиков пальцев. По коже пробежали дрожь и напряжение. Подобный натянутой струне, Люциан демонстрировал невероятную выдержку, как будто его не в первый раз так хлыстали.

За ударом удар. Кожа стремительно краснела, кое-где лопалась под воздействием розг. Когда удар приходился на открытые раны, Люциан жмурился и тихо выл, упираясь ладонями в пол и стараясь не шевелиться.

Чем чаще наносились удары, тем больше главнокомандующий входил в раж. Он был опьянён болью Люциана, он наслаждался ею. Он упивался тем, что ему больно. Это искупало его существующую только в мире Молоха вину. Пусть плачет — главкому всё равно, это его не умилостивит. Если Молох — бог, то самый безжалостный. Доносились тихие всхлипы, которых генерал стыдился и которые скрывал за волосами. Боль была невыносимой. А удары сыпались и сыпались, один за другим. Генерал не поднимал головы.

— Ну как ты себя чувствуешь? — издевательски спросил Молох, приостанавливаясь.

— Волшебно, — процедил сквозь зубы Моргенштерн, дрожа. — Наигрался?

— Да, думаю, достаточно, — задумчиво произнёс главнокомандующий. — Одевайся и шагом марш за мной. Я подожду.

Одеться — вроде бы так просто. Но не для Люциана. От ткани жгло открытые раны. Он бы всё отдал за то, чтобы Молох разрешил ему идти голым по пояс. Но нельзя было выставлять их отношения на показ. Никто не должен был знать, что происходит. Люциан боялся огласки, поэтому послушно оделся и вышел из камеры за Молохом. Они шли, как ни в чём не бывало, словно следовали до кабинета — дальше работать. Как бы Люциану хотелось, чтобы всё оказалось неприятным сном. Воспоминания о камере уже были нереальными: до того они были необычны. Зачем было приводить его в камеру и там избивать? Был ли в этом смысл? Или он известен только Молоху?

Как ни странно, Молох привёл Люциана к выходу из штаба и там посадил в машину.

— Куда едем? — поинтересовался человекоподобный ящер за рулём.

— Домой, Слайз. Едем домой.

— Так точно, господин главнокомандующий.