Вольное царство. Государь всея Руси

– Побай, Иван Юрьич, с архиепископом Геннадием, дабы устроил всенародное молебствие со звоном великим пред полками, а дьяку Большой казны и дворецкому прикажи нарядить угощение воям. О сем же побай с моими наместниками. Яз сам не буду, Иван Юрьич, на молебствии, будь ты с моим сыном Юрьем и внуком Димитрием, а воеводам и воям нашим бей челом от государя всея Руси за верную службу отечеству. Праздновать победу вели три дня, а после того мы с тобой и со всеми, кто с нами приехал, десятого, после сорока мучеников, отъедем на Москву, дабы Пасху всем у собя дома праздновать…

После Троицы, которую отпраздновал Иван Васильевич по всем обычаям в семье своей, жившей летом в Красном селе, восемнадцатого мая вернулся он в Москву в свои хоромы, начав обычный прием бояр, князей и дьяков своих по разным делам государства.

Сегодня в солнечный день завтракал он вместе с внуком Димитрием в своей трапезной у растворенного настежь окна. Только что прошумела гроза. Цветными алмазами еще падали капельки дождя с крыши хором, а зелень в дворцовом саду стала еще зеленей; легкий свежий ветерок наносил с полей и лугов нежное благоухание трав и цветов.

– Чуешь, Митенька, какой дух-то от трав и цветов в окно к нам идет? – проговорил Иван Васильевич.

– Хорошо у нас, дедушка! – радостно воскликнул Димитрий, ставший уже красивым тринадцатилетним отроком, похожим на своего покойного отца.

– Одно худо, Митенька, – сказал с улыбкой Иван Васильевич, – мало ты на полях и в лесах бываешь. Яз в твои годы с покойным братцем Юрьюшкой и дядьками своими всякий день на конях скакал по Подмосковью и рано утром, и перед обедом, и по вечерней заре, перед ужином. А тобя яз токмо един раз на коне видал. Добре ездишь! А лишний раз поскакать тобе не грех. Возьми-ка бывшего стремянного отца своего, Никиту Растопчина, да скачи в Красное, погуляй там, в Красном-то, в ближней роще с бабкой и с детьми моими, посбирай цветов, а после ко мне вернешься.

Вошел, шаркая, мелкими шажками, заметно состарившийся дьяк Курицын.

– Будь здрав, государь мой, – сказал он, подходя к руке старого государя.

– Будь здрав и ты, друже мой, – ответил Иван Васильевич, – садись с нами завтракать, а не хочешь – токмо вина пригубь, за твое здоровье пить буду. Как тобе можется?

– Креплюсь, государь… Токмо вот ноги мои время в полон берет: болеть и слабеть ноги-то стали.

– Выросли уж твои помощники, сыны Ванюша и Афоня, – усмехаясь, сказал государь.

– Дьяками уж стали, государь.

– Ну вот, у тобя помощники такие, каких у меня нет, – ласково, но грустно заметил государь.

Курицын подошел к Димитрию, поцеловал его в лоб, молвил:

– Будь здрав и ты, голубок наш. – Сев рядом с мальчиком, он налил себе вина в кубок и сказал: – За твое здоровье, государь!

Иван Васильевич засмеялся:

– Как всегда, меня опередить хочешь! А днесь не опередишь. – Государь чокнулся и добавил: – Днесь вместе пить будем и за тобя, и за меня, а потом вместе выпьем за Митеньку, моего соправителя и наследника.

– За старых и малых пьем, – пошутил Курицын.

– И малые большими становятся! – с улыбкой заметил государь. – Какие же вести-то, Феденька?

– Вести обычные, – заговорил Курицын, – какие всегда от наших гостей и купцов слышим. Плачутся все, что в Литве с их много мыта берут, а серебро и соль ни к собе, ни к нам не пропускают. Да все сие мелочь. Ныне зятюшка-то твой большую пакость нам изделал: турского посла от султана, от Баязета, не пропускает. Не внимает он ни грамотам, ни словам твоим, которые с Далматом ты ему передать велел.

– Потом, Феденька, поговорим мы на ратных полях. Захочет локоть укусить, да не достанет. Ты разумеешь, что у них там в Литве деется? Хотели они Киевскую Русь от нас навеки отрезать. Мыслит зять-то с братьями своими на киевский великокняжий стол меньшого брата, Сигизмунда, посадить. Токмо сие не выйдет.

– Верно, государь, не бывать сему! – воскликнул Курицын. – Нельзя Киев, мать городов русских, ляхам отдать.

Иван Васильевич нахмурился и молчал.

– Что ж, государь, будем разметную грамоту составлять?

– Будем, – сурово сказал Иван Васильевич, – токмо в свое время. Ныне же попытаем межусобием зятя попугать… Не выйдет – скорее со свеями кончать будем, Казань потом смирим, а там и зятюшке любезному разметную грамоту подарим!

– Верно, государь! – воскликнул Курицын. – Люблю яз все мысли твои, которые всегда разуму послушны, а гневу, обидам и мести всякой не податливы. Приказывай: что мне деять-то с Литвой.