Вольное царство. Государь всея Руси

– Главное-то слушай, – продолжал Иван Васильевич уже слабеющим от усталости голосом. – Дела-то с народом своим у государя трудней, чем с иноземными царствами. Ежели верит тобе народ и добро ему от тобя, никакие вороги тобе не страшны будут. Восстанет же ежели народ на тобя, начнутся смуты, тогда конец всему и Руси самой… Гляди всегда намного вперед. Орду мы скинули, топерь главное – с немцами бороться да с ляхами. Воссоединить с Москвой все земли русские надобно: Киев, Смоленск, Червонную Русь, о чем яз ранее тобе уже сказывал. – Старый государь утомленно закрыл глаза. Василий Иваныч, думая, что отец отходит, встал, чтобы позвать владыку. – Сядь, – тихо молвил Иван Васильевич.

Василий сел, лицо его было тревожно. Он думал о схиме.

Помолчав, Иван Васильевич чуть насмешливо улыбнулся и продолжал:

– Помни наиглавное: ищи поддержку у народа. Прошлый год последний раз был яз на охоте и встретил там старика матерого и могучего. Поклонился он мне и молвил: «Будь здрав, государь! Не признаешь меня?» – «Нет, – говорю, – токмо голос будто памятен». – «Ермилкой звать мя, кузнец твой, а потом пушкарь в войске твоем…» – «Ну, как живешь?» – спрашиваю. Помолчал Ермилка и сказал: «Как и все, государь. Токмо вот ордынский сапог скинули – свой жать начинает…» Яз сперва его не уразумел и спросил: «Какой «свой сапог» и где он «жмет»?» Ермилка-пушкарь усмехнулся и сказал: «Какой свой сапог? А тот, что ныне мозоли натирает оброками да Юрьевым днем… Здорово жмет новый сапог-то…»

Государь заметно побледнел и снова закрыл глаза. Василий Иванович вскочил и, подбежав к дверям, приказал слугам скорее звать митрополита и бояр.

– Беги борзо, – говорил он дрожащим голосом дворецкому, – скажи митрополиту: отходит государь.

В опочивальню вошли митрополит Симон с духовенством, князья, бояре. Служки церковные поставили аналой, принесли от Благовещенья большие подсвечники с зажженными лампадами и свечами.

Митрополит Симон поклонился государю до земли и стал молить неотступно:

– Прими, государь, святую схиму, как отец твой и все предки твои принимали со страхом Божьим…

Оживилось вдруг помертвевшее лицо государя, открылись его большие грозные глаза, как будто совсем здоров он стал, и, оглядев всех, сказал твердо:

– Пусть выйдут из вас вперед по левую руку мою бояре Михайла и Петр Плещеевы, Димитрий Ховрин, князь Данила Щеня, князь Василий Данилыч, зять мой, и дьяки Мамырев да Иван с Афанасьем Курицыны, оба сына Федора Василича. Ты же, отче Симон, и ты, сын мой Василий, приблизьтесь ко мне, встаньте с правой руки.

Государь помолчал и четко произнес:

– Сей часец ты, Василий, мне клянись, что верно служить будешь всей Руси святой, и перед лицом митрополита, и перед всеми здесь стоящими крестоцелованьем клятву сию укрепи. – Возвысив голос, он продолжал, обратившись к боярам и князьям, стоявшим по левую руку его: – А вы клянитесь предо мной, что будете сыну моему верно служить и помогать, как мне помогали! А ежели, – добавил он грозно, – кто клятву сию нарушит, тот мое предсмертное благословение сим обратит в проклятье…

Митрополит Симон принял крестоцелованье от великого князя Василия, от бояр, князей и дьяков и опять с глубокими поклонами начал умолять Ивана Васильевича принять схиму.

Государь, приподнявшись на локтях, произнес резко:

– Все дни живота моего был яз государем и пред Господом моим хочу предстать государем, не монахом. Не хочу яз заслониться схимой, яко струфокамил-птица в предсмертном страхе прячет главу под крылом своим…

Сомкнув вежды и тихо опустившись на подушки, государь изронил последний вздох.

28 ноября 1953 года, Москва