Вольное царство. Государь всея Руси

Распуская рати свои по домам, великий князь дольше других задержал на Москве Даниара-царевича – чтил и дарил его более, чем других своих соратников. Доволен весьма был царевич и дарами и честью великой. Государь же, отпуская его в Мещерский городок, прощался с ним только в присутствии дьяков Курицына и Бородатого, а из двора его были дворецкий Данила Константинович, казначей Ховрин да стремянный Саввушка, могучей силы, как сам государь, и горячо преданный ему.

Все уже ведал Даниар-царевич, что государю от него надобно и как службу ему служить для Москвы, привлекая Менглы-Гирея и султана турского. Все через дьяков было ему втайне указано, и великий князь только добавил:

– Отпускаю тя, царевич, с полной верой, что послужишь мне так же, как отец твой служил отцу моему и мне.

Иван Васильевич ласково поглядел на царевича и, взяв от дворецкого саблю булатную с золотой рукояткой в ножнах с каменьями самоцветными, протянул ее Даниару-царевичу.

Даниар, принимая оружие, стал на колени, а государь молвил ему с любовью:

– За подвиги твои ратные дарю тебе из рук своих оружье честное, яко воеводе знатному и храброму на брани.

Принимая сей ценный и почетный подарок, царевич поцеловал руку государя своего и, не вставая с колен, воскликнул:

– Живи сто лет, государь! Яз же, пока жив, служить тобе буду верно, как служил тобе отец мой. Клянусь в сем именем Аллаха милостивого и милосердного.

Стоя еще на коленях, Даниар выдвинул наполовину из дорогих ножен дамасский клинок с золотыми насечками и надписями из Корана, приложил его ко лбу, а потом поцеловал.

Так, в дружбе и верности отъехал царевич в свою вотчину, обласканный великим князем. Когда же дьяки и казначей, провожавшие царевича до коней его, вернулись, Бородатый радостно воскликнул:

– Государь, верь Даниару, как и всякому татарину, который на сабле клятву примет! Касим-то отцу твоему на кинжале клялся.

– Ведаю все и верю Даниару, – молвил с усмешкой Иван Васильевич, – братьям же своим единоутробным мало верю, и сие горько мне. Будет еще много зла от них, хотя все они крест целовали.

– Пошто братьям-то и дяде ныне зло иметь на тобя? – заговорил Ховрин. – Сами они и люди их добычи сколь набрали: и серебром, и конями, и портищем, и всяким иным добром – белки, соболи, хрусталь и прочее.

Иван Васильевич досадливо махнул рукой и молвил сурово:

– Ко власти зависть у них. Равны хотят быть государю московскому. А сего не разумеют, что власть-то у того токмо, кто властвовать умеет.

Сентября десятого прибыл из Венеции Антонио Джислярди, племянник Ивана Фрязина, и привез от папы Павла листы великому князю. По этим листам все, кого в них государь впишет послами своими, могут два года свободный проезд иметь по всем землям латинским, немецким, итальянским и прочим, которые все его святейшеству присягают. Лично же просил Антонио от имени папы Павла, дабы великий князь скорее послал послов по царевну Зою.

К Антонио пристал в Венеции посол к великому князю московскому от дуки венецейского Николы Трона, именем Иван, и по прозвищу Тревизан. Послан же Тревизан этот от дуки и всех земель, сущих под ним, бить челом великому князю московскому о помощи в переговорах с ханом Ахматом, царем Большой Орды.

Обоих этих посланников задержал при себе государев денежник. Вызнав от Тревизана, что везет он государю московскому подарки великие, решил обманом и хитростью соблазнить племянника своего на тайное похищение многих даров дуки.

– Зачем тебе к царю ордынскому? – спросил Иван Фрязин у Тревизана.

– Дож и сенат, – ответил тот, – Ахмата на турского султана поднять хотят. Грабят турки купцов наших и на суше и на море. Везу государю и хану дары многие и богатые.

Иван же Фрязин, затрепетав весь от жадности, сказал Тревизану:

– Безумцами будем с тобой, если этим случаем не воспользуемся. Не бей ты челом великому князю, не давай даров ему, которых нам обоим на век наш хватит. Утаи все. Я же тебе все устрою и помимо великого князя к царю ордынскому провожу.

Убедил во всем он Тревизана, соблазнив его богатствами, и уговорились они меж собой обо всем до конца.

Когда же государь пожелал от папы посла принять, привел к нему Иван Фрязин, не смея утаить о приезде Тревизана, обоих послов сразу. Принимал их Иван Васильевич в трапезной у матери своей, как тайное посольство по семейным делам. Был на приеме этом только дьяк Курицын, дабы листы папы прочесть и прочее проверить, да и государю без иноземного толмача разговор иметь с послом.

Присутствие Курицына смутило Фрязина, но он быстро оправился и, желая упредить вопросы, стал на одно колено пред государем, как встали и послы. Пожелав здравия, поспешил он испросить разрешения сказывать.

– Дай, государь, мне, – заговорил он, – о посольстве сем слово.

– Сказывай, – молвил великий князь, сделав знак встать с колен.

– Великий государь, – продолжал Иван Фрязин, – сей вот Антонио Джислярди, племянник мой, привез от его святейшества листы тобе открытые, о которых яз уже сказывал, когда икону царевны тобе доставил.

Фрязин обратился к племяннику и сказал по-итальянски, чтобы тот вручил листы государю.