Волнолом

Он махнул рукой, допил свою порцию:

— Впрочем, что теперь говорить. Пойдёмте лучше ещё послушаем. — Генрих кивнул на помост, который был виден в окно. — Там уже вроде повеселее.

Новый артист выступал в комическом жанре. Персонаж, которого он представлял, был порождением Железного века и звался Ганс-шестерёнка. Поставив шляпу с зубцами на край помоста, чтобы зрители могли бросать медяки, он приплясывал, тренькал на лютне и пел куплеты. Генрих и Анна пропустили начало, но поняли, что комик обличает некую ретроградку:

Как завидит паровоз —

аж шипит от злости.

От машин воротит нос,

мрачна, как на погосте,

нелюдима, зла, глупа

и с лиловой мордой.

Вся в колючках и шипах —

зато смотрит гордо.

Вот, народ, мораль тебе —

сразу жди подвоха,

коль увидишь на гербе

куст чертополоха!

Услышав последнюю фразу, они переглянулись. Анна предложила:

— А давайте его расспросим? Пусть расскажет, чем этот шедевр навеян.

— Давайте, раз уж мы здесь.

Генрих взял её за руку и стал пробираться через толпу. Комик как раз закончил свой сольный номер, раскланялся и спрыгнул с помоста. Беззаботно зашагал прочь, свернул в боковой проход.

Они догнали его в закоулке с тыльной стороны очередного деревянного павильона. Генрих достал из кармана серебряную монету в полмарки и окликнул:

— Любезный, можно вас на минуту?

— Да, сударь?

Куплетист сгрёб деньги и изобразил шутливый поклон. От него отдавало шнапсом, а на скуле красовалась свежая ссадина.

— Что за песенку вы сейчас исполняли? Про чертополох на гербе? Может, есть ещё что-нибудь подобное?

— О, сударь, что за вопрос? У меня их столько, что хватит на целый сборник. Были бы только истинные ценители. — Он выразительно потёр пальцами друг о друга.

— Считайте, что они у вас есть. Мы пропустили начало — можете повторить?

— С искренним удовольствием.

Комик ударил по струнам, открыл рот, но будто бы подавился. Захрипел, мучительно пытаясь вздохнуть. Глаза у него вылезли из орбит, ноги подкосились. Он сполз по стене, завалился набок, словно бурдюк. Кожа на горле лопнула, и окровавленные шипы полезли наружу.

Глава 10

Анна тихонько вскрикнула, побледнела. Опасаясь, что она лишится чувств от испуга, Генрих подхватил её и усадил на перевёрнутый ящик, валявшийся у стены. Сам присел перед ней на корточки:

— Тихо, тихо, не бойтесь. Просто не смотрите туда.

Она послушно кивнула. Он хотел сказать ещё что-нибудь успокаивающее, но тут за его спиной раздался смешок, и женский голос произнёс:

— Не волнуйтесь, Генрих, девочка не будет смотреть. Она заснёт на пару минут, пока мы побеседуем с вами.

И действительно — глаза у Анны закрылись, лицо разгладилось, а дыхание стало ровным. На губах даже появилась улыбка. Библиотекарша мирно дремала, привалившись спиной к стене.

Генрих медленно распрямился и обернулся.

Впервые он видел «фаворитку» вот так — напрямую, а не в отражении на стекле. И мог рассмотреть детали.

На первый взгляд, она ни капли не постарела по сравнению с тем снимком двадцатипятилетней давности. Черты, как у античной богини, гладкая чистейшая кожа, густые тёмные волосы с медным отливом. Да, она и сегодня дала бы фору соперницам на королевском балу — по любым, сколь угодно строгим, критериям.

За исключением одного-единственного штриха, который смазывал все картину.

Красота её выглядела безжизненной, будто погасла искра, освещавшая лицо изнутри. И Генрих знал, в чём причина.

Светопись позволяет (за астрономическую сумму, естественно) сохранить молодое тело. Вот только очарование юности заморозке не поддаётся. И когда сквозь мордашку цветущей барышни проступает оскал пресыщенной стервы, наука помочь не в силах.

Наверняка «фаворитка» всё это понимала, но сдаваться не собиралась. Куда там! Наряд у неё был смелым, если не сказать — вызывающим, и опережал движение моды как минимум на пару сезонов. Юбка заметно выше колен, сапожки с высокими каблуками, короткая, но роскошная снежно-белая шуба. Длинные волосы с тщательной небрежностью рассыпаны по плечам.

— Налюбовались, Генрих?

— Да, — буркнул он, — спасибо. Я, кстати, не знаю вашего имени.

— Можете звать меня Сельмой.

— Что с ним случилось? — Генрих кивнул на труп, остывающий в луже крови. — Это вы с ним такое сделали?

— Он потерял чутьё. Перестал улавливать, в чём состоит веление времени и тонкость исторического момента. А это, знаете ли, смерть для художника.

— А вы, значит, ни при чём?

— Ему просто не повезло, что я оказалась рядом. Из-за этого его ощущения стали… как бы это выразиться?.. более острыми. Но я за ним, естественно, не охотилась. Зачем он мне? Всего лишь мерзкий, убогий шут.

— А трое других? Механик, аптекарь и профессор истории? Тоже попались под горячую руку?

— Ну что вы, ни в коем случае. К встрече с ними я готовилась много лет.

— Зачем?