Волнолом (СИ)

— То-то же, — она вдруг улыбнулась светло и без всякой горечи. — А раз так, то и нечего мне туда. Здесь-то я при деле — соседи, вон, всегда с уважением. Опять же, за бабкой надо приглядывать. А там? Сидеть одной, как курица на конюшне? Нет уж, спасибо. Так что езжай-ка, сударь, и пораскинь мозгами — нужна ли тебе девчонка из хаты, соломой крытой? А осенью, коли надумаешь, возвращайся. Тогда, глядишь, и домик твой пригодится. С садиком.

— Не хочу ехать… — он целовал ее жадно, гладил по волосам. — Бросил бы эту столицу к чертям собачьим, но ведь не выйдет… И так уже Его Высочество пишет — почему, мол, так задержался? Надоело, честное слово…

— Ну-ну, — она мягко приложила ладошку к его губам. — Так ты, сударь мой, и до бунта договоришься. Скажешь потом — задурила голову ведьма деревенская, хитрая…

— Задурила, а как же? Натурально, с ума свела…

— Все, все. Отправляйся, не трави душу.

Она высвободилась, отступила на шаг, поправила платье. Роберт глядел на нее, переводя дыхание.

— Возьми вот, — она протянула ему баклажку. — И кучера угости. Чтобы болтал поменьше… Да не смотри ты так! Пейте оба — не помрете уж как-нибудь. Просто он позабудет, что по дороге было, а ты — совсем даже наоборот. Будут тебе сегодня сны на прощание сладкие…

Когда повозка скрылась из виду, хозяйка вернулась в дом. Присела к столу, подперла кулачком щеку и надолго задумалась. Ставни были прикрыты. Прохладная полутьма терпко пахла шалфеем, тимьяном, мятой.

— Яна! — из смежной комнатки донесся надсадный кашель.

— Иду, бабуля.

Старуха лежала в дальнем углу — иссохшая, с запавшими глазами и заостренным, будто птичьим, лицом. Узловатые пальцы комкали покрывало.

— Ближе подойди. Сядь.

— Что такое, бабушка? Плохо?

— Опять твой хлыщ приезжал?

— Да, — сказала Яна спокойно. — Но теперь уж долго его не будет.

— Сбежал-таки?

— Говорит, до осени.

— Ишь ты. А с этим как? — старуха, протянув костлявую руку, прикоснулась к животу внучки. Прикрыла глаза, прислушиваясь к чему-то. — Сказала ему?

— Собиралась, да так и не собралась. В жены все равно не возьмет — разного поля ягоды. Ну и смолчала. Вернется — узнает, а нет — так нет.

— Эх, — тоскливо сказала бабка, — это я проглядела, дурища старая, проспала. Не отвадила его вовремя. Эти бароны да графы — как воронье. Не шуганешь — склюют подчистую…

— Тихо, тихо, — внучка погладила ее по плечу. — Развоевалась, защитница. Уж как-нибудь своим умом проживу.

— Проживет она… Ума-то — амбар, не меньше… А дитю каково придется? Ну, положим, родится дочка — силу ведовскую ей передашь, как мамка тебе когда-то. А если сын? Хоть и редко, но ведь бывает у нас такое. Вот и представь. Учить ты его не сможешь — будет с соседскими весь день ошиваться. А те, чуть что, пальцем тычут, скалятся — выблядок…

— Путь только попробуют — враз языки отнимутся.

— Угу, а на следующий день — соседи к тебе с дрекольем да с вилами.

— Тьфу на тебя, старая. Умеешь ты застращать! Да только к чему все это? Нету мужа — и точка. Что я его — из горшка достану?

Старуха пожевала губами, уставившись в потолок. Покосилась на Яну:

— Ты Штефана-плотника давно видела?

— Месяца три, пожалуй. Он в городе был, на заработках.

— Вчера заходил, тебя не застал. Расстроился.

— И что с того?

— Присмотрись к нему.

— Бабуля! — травница фыркнула. — Что мне к нему присматриваться? Он за мной с детства хвостиком ходит. Вот уж кто мне даром не нужен…

— А ну, цыц! — старуха, приподнявшись, так сжала внучке ладонь, что та испуганно ойкнула. — Я что — прошу ему глазки строить? Сказала же — присмотрись! Вот прямо сейчас сходи. Поняла?

Яна кивнула растерянно. Бабка обессиленно откинулась на подушку и отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Внучка поправила ей покрывало и вышла. Потопталась в соседней комнате, потом махнула рукой — ладно, дескать, так уж и быть. Сбежала с крыльца и зашагала к деревне.

Дом Штефана стоял с краю. Сам плотник — высоченный, чуть сутулый детина с длинными жилистыми руками — возился на улице, поправляя забор. Рубаха на нем взмокла от пота, волосы слиплись. Увидев Яну, он заулыбался, отложил инструмент.

— Здорово, Штефан. Заходил вчера, значит? Чего хотел?

— Ага. Так я, это…

Он сбивчиво и смущенно рассказывал, как подзаработал деньжат, да и отец ему кое-что оставил, так что он, Штефан, не такой уж и голодранец, а Яна красивая, умная — просто ужас, и вообще давно ему нравится, вот он и подумал, значит…

Но травница почти ничего не слышала. Вглядываясь в него, она все яснее видела то, о чем говорила бабка. На его лице лежала легкая тень, будто от крыла пролетевшей птицы, а глаза потускнели, как старое серебро.

Нет, это не болезнь, прикидывала она, и не чьи-то козни. Скорее, несчастный случай. Доска с крыши упадет, или топор не туда отскочит — что там еще бывает у плотников? Месяц, пожалуй, остался, от силы два. Человек еще жив, смеется и строит планы, но смерть уже подула ему в лицо. Просто судьба — ничего нельзя изменить. Ведовское чутье в таких случаях не обманывает.

Штефан замолчал и ждал от нее ответа. Она заставила себя улыбнуться:

— Значит, говоришь, замуж?