Вольные города

—      Ты так плохо о жене не думай. Если любит, каждому твоему слову поверит. Ты о себе думай. Твой тесть у князя в чести — я знаю. Он на Москве большой человек. А кто ты? Если бы я князю про тебя ничего не сказал, ты все равно веры в Москве не имел бы. Ты все равно у нас три года жил. С чем ты придешь к своей жене? Что ты ей принесешь?

—      Я сердце верное ей принесу.

—      Мало, ой как мало. Пойми: у тебя теперь дорога к семье од­на— через ватагу. Не позднее, чем в середине лета, Ахмат на Мо­скву всей ордой пойдет. Ты со своей ватагой — на Сарай-Берке. Ты — атаман, лучшая часть добычи —тебе. Богатым будешь, слав­ным будешь. А за то, что Ивану Ахмата победить поможешь — какая тебе честь будет, знаешь? И еще одно тебе скажу: Ахмата воюя, князь силы свои поистратит. А ты приведешь под Москву войско, и не ты князя бояться будешь, а он тебя. Вот тогда к жене своей и придешь. С золотом, с силой!

—      Снова ждать, снова терпеть!

—      Четыре года ждал, полгода подождешь. Время незаметно пробежит. Завтра я узнаю все про твою жену. Если можно будет, весть тебе пошлю. А сейчас давай поедим да и спать.

Ночью Василько долго не мог заснуть, все обдумывал слова паши. Убежать от турка сейчас можно запросто, Чуриловых най­ти еще проще будет, но не испортит ли он все в ватаге задуман­ное? Ведь где-то бредут но русской земле дед Славко и Андрейка, ведь они придут в Москву и расскажут всю правду о нем и о ва­таге. И потом другая дума в голову: убежит он, веру у турка подо­рвет, тот Ивашку уберет, ватагу отдаст в чужие руки, а то и раз­гонит совсем, погубит. И решил Василько ждать лучших времен.

На другой день паша снова ходил к великому князю. Пришед- ши от него, принес радостную весть — жена его под Москвой жи­вет и растет у него сын.

Чуть не задохнулся от радости Василько.

—      Хоть бы весточку ей передать...

—      Княгиня сказала, что жена весть о тебе получила. И ждет.

Уж не Андрейка ли?» —подумал Василько с надеждой.

В ПУТИ истомном

Над широкой гладью реки туча появилась неожиданно. Она мо­гуче выплыла из-за поворота, дохнула по воде свежим ветерком, разорвала гладь крупной волной. Потом, раскалывая небо, широ­ко блеснула молния, трахнул, прокатился над водами устрашаю­щий гром. Ветер заметался меж берегами еще сильнее, легко, од­ним порывом сорвал с лодки парус, унес впереди надвигающейся пелены дождя. У деда Славко сорвало с головы шапчонку, Андрей­

ка еле справлялся с лодкой, которая, как бешеная, крутилась на

волнах.

Ливень догнал их скоро и легко, вымочил до нитки, потом ушел вперед, подгоняемый резким и холодным ветром. Пока с трудом вели потерявшую парус лодку к берегу, сильно оба продрогли. Долго не могли распалить костер, мокрый хворост не горел, а только дымил, затухая.

К ночи ветер еще более усилился, а у деда Славко начался жар. Он лежал в шалашике, наскоро устроенном из хвороста и сухого камыша, и тихо, в беспамятстве стонал. Около полуночи он опамятовался, позвал Андрейку:

—     Не выжить мне, Андрюша. Конец свой чую...

—     Что ты, деда. Настанет утро, солнышко взойдет, обогреем­ся, и все будет хорошо...

—     Слушай и запоминай. Дойдешь до великого князя, скажешь ему так...

На рассвете дед умер. Перед смертью был спокоен. Успокаивал и Андрейку. Рассказывал, как ему добраться от Оки до Москвы.

—     Ты, Андрюшенька, не сокрушайся,— говорил дед.— Будучи в ватаге, я и сам не верил, что смогу до Москвы дойти. Думал, до родных мест доберусь — и то слава богу. А теперь я спокоен: умру на родной земле. А до Москвы недалеко. Дойдешь ты... дойдешь...

Андрейка ножом вырыл неглубокую могилу, засыпал тело деда землей, на невысоком холмике поставил крест. Беда пришла так скоро и неожиданно, что Андрейка не мог поверить в то, что деда с ним нет и уже не будет никогда. Он даже не плакал: слез не было.

Не зря в народе говорят: пришла беда—отворяй ворота. В оди­ночку беда не ходит никогда. Расстроенный тяжелой утратой, пар­нишка забыл как следует привязать лодку и уснул. Проснулся, а лодки как и не бывало. А в ней уплыли и деньги и кой-какая еда, одежда. Остались у Андрейки только дедовы гусли в чехле. По­брел он, голодный и одинокий, по берегу реки, дотащился кое-как до Московской дороги и слег. Молодое тело сопротивлялось про­студе чуть дольше, чем старое: прилег Андрейка на обочину доро­ги, заметался в жару...