Вольные хлеба

Стоит ли говорить, что я привезла ей из первой же командировки самый красивый костюмчик, какой только смогла найти в Москве!

Идём с мамой к брату, поднимаемся на крутой пятый этаж. Детский плач разносится на весь подъезд. На лестничной площадке Сонечка на руках у матери – вырывается, изгибаясь всем телом.

– Не отдавайте меня! Мама, не отдавай меня, пожалуйста! Папа, ты правда придёшь за мной?

Такое недетское отчаянье! Мама решительно забирает её и уносит в комнату.

– Мы думали, ты не придёшь, раз Света приехала, – говорит брат, а мама отмахивается только:

– Такая сцена каждый раз, когда её пытаются отвести в садик.

Мы снимаем с Сонечки комбинезон, она улыбается и трёт кулачками глаза. Потом завтракает послушно, и я играю с ней в мою старую детскую игру шахматными фигурами.

– Смотри, это король ведёт королеву на бал. Это кони в нарядной сбруе, а это слоны, тоже нарядные, а это кавалеры и дамы.

– А это девочки и мальчики! – она берёт пальчиками белую и чёрную пешки.

– Девочки и мальчики, – легко соглашаюсь я.

– Как интересно!

– Почему ты не хочешь в садик? Там же весело, много детей, много игрушек. Вы там играете?

– Да.

– И поёте, и танцуете?

– Да.

– Так в чём же дело?

– Воспитательница кричит.

– На тебя?

– Нет, на других детей.

– Почему же она кричит?

– Они не слушаются…

После дневного сна быстро поднимаю её на горшок, потом на руки, она не успевает расплакаться, обнимает меня и улыбается.

Мама поражена. Я давно поняла, что она невысокого мнения о моих способностях. Уезжаю я с тяжёлым сердцем.

11. Снова Москва

Москва ждала меня, будто я приехала домой.

С моей крутой пружиной внутри – мне нужен был именно этот темп жизни, постоянная занятость. И тихая комната с закрытой дверью, с кругом света от лампы на столе. В Ростове у меня не было ни того, ни другого.

И так хорошо на душе, когда все тебе рады, и на курсах, и в общежитии! Все два года я чувствовала это.

Ребята оценили, что у меня в холодильнике стоит огромная кастрюля настоящего донского борща, всегда можно прийти, и тебя покормят!

Если борщ кончался, я быстренько жарила картошку. Однажды пришёл молдаванин, съел полную тарелку.

– Света, в коридоре студентка голодная. Покормишь?

– Конечно, позови её.

– Она стесняется. Налей, я отнесу.

Подождал, пока она поест, принёс пустую тарелку.

Все быстро усвоили, – ко мне нельзя приходить в подпитии или с бутылкой.

Как-то пришёл другой украинец, сильно под градусом, и закричал:

– Свитлана! Погаси свитло! Гарна ты жинка, только с мужиками больно строга.

Я подвинула его к дверям, потом за двери. Назавтра на занятиях он заглядывал мне в глаза:

– Светочка, скажи честно, я тебя не обидел? Не помню, что я нёс.

– Нет, что ты!

– Честное слово?

– Честное слово.

А молдаванин всё звал в гости:

– Ты не знаешь, каким я могу быть нежным и ласковым!

– А остальное общежитие уже знает?

– Ну и язычок у тебя! Как бритва!

И казах, у которого было пятеро детей, говорит, что они с женой не понимают друг друга…

Шота приходил чаще других. Задавал нелепые вопросы:

– Почему ты дома вечером, это же Москва!

Или:

– Почему глаза у тебя грустные?

Почему грустные – какими же им быть, когда мы опять расстались с Паном директором, и теперь, наверно, уже навсегда.

– Почему ты одна?

– Так сложилась жизнь.

12. В защиту женщин

Но самое интересное происходило в институте. Конечно, со своей привычкой выдавать «на гора» всё, что думаю сию секунду, я попадала в такие ситуации!

Наш мягчайший и добрейший преподаватель зарубежной литературы считал, что искусство остановилось на Возрождении.

– Все эти абстракционисты разных мастей, это же профанация искусства! Вы согласны со мной, Светлана?

Конечно, я не согласна. А в другой раз, тот же преподаватель, далась я ему – звать меня в свидетели!

Я редко произношу речи, по-моему, это была вторая в моей жизни – в защиту женщин.

Он говорил о гуманизме. О нём он мог рассуждать бесконечно, разбирая любое произведение. И вдруг сказал задумчиво:

– Никогда, наверно, не пойму, зачем это женщины забывают, что они женщины? Зачем эти сигареты, брюки, стрижки, резкие манеры? Неужели они думают, что это может нравиться мужчинам?

У меня ещё хватило благоразумия промолчать. Пока ещё хватило.

– Вы согласны, Светлана? – улыбнулся он своей обаятельной улыбкой.

– Конечно, нет.

Сорок пар глаз повернулись в мою сторону. И я произнесла речь в защиту женщин. Я говорила сумбурно. Меня прерывали, ребята были просто вне себя! Казах кричал одну и ту же фразу:

– Женщина – это цветок! Женщина – это цветок!

Другой кричал:

– Да что ты их защищаешь! А сама не куришь и не пьёшь!