Вольные кони

Добравшись до дома, папа Митя в чем был падает на кровать и засыпает мертвым сном. Вот что проклятое вино с человеком делает, сбивает с ног и с ума. Славка долго не отходит от него, прислушивается к шумному дыханию – воздух в его груди сгорает, как в топке. Жалко отца и плакать хочется. Потом с трудом стаскивает с его ног мокрые валенки, осторожно высвобождает руки из рукавов полушубка и подбирает с пола шапку.

Стоит, смотрит. Ему до слез жалко папу Митю. Жалко детей, оставшихся в закопченном доме. Чтоб эта водка вся сгорела! Себя ему тоже жаль, но поменьше, как бы после всех.

Утром его будит грохот мерзлых поленьев. В избе холодно, не греет даже толстое одеяло. И Славка вспоминает, что вчера впопыхах он забыл закрыть трубу – вот все тепло за ночь и вынесло на улицу. Сжавшись в комочек, он старается не вспоминать вчерашний вечер. Но мысли все равно пробираются в голову и тревожат. Ему боязно встречаться с папой Митей. Какими глазами тот будет смотреть на него? Он уже простил его, но папа Митя еще не знает. Печка на кухне потрескивает смолистыми поленьями. Комната постепенно наполняется теплом.

Наконец слышны осторожные шаги, и над ним наклоняется лицо папы Мити: усталое, покрасневшее, с мешками под глазами. Будто он всю ночь хлеб молотил на комбайне. Глаза его не знают, куда спрятаться, и смотрят вбок.

– Это, значит, подзадержался я вчера… Ты уж меня прости. Не боязно было одному-то?

Славка готов со стыда сгореть за него. Плакать хочется от тоски и огорчения – до чего человека проклятая водка доводит. Ничего не помнит.

– Ты только больше не пей, ладно, – жалобно просит он, заглядывая ему в глаза.

Завтракают они молча. Папа Митя нехотя пережевывает еду, будто кому одолжение делает. Тяжело вздыхает. Да и что тут скажешь – натворил делов. Обоим ясно, что надо побыстрее пережить это муторное время. Хорошо, что сегодня выходной и папе Мите не надо спешить в мастерские.

Славка ни на шаг не отходит от него. Видит, как он мается, и боится, как бы он снова не ушел к Фортунатовым. Его передергивает при одном воспоминании, что он там вчера пережил. Врагу не пожелаешь. Папа Митя – мужик сильный, долго без дела слоняться не умеет. Собрал сепаратор, принялся пропускать сквозь него молоко. Молока без мамы Люды скопилось много – такая у них удойная корова.

– Мама Люда когда приедет? – осторожно спрашивает Славка. Не то чтобы он сильно соскучился по ней, просто очень не хочется, чтобы она папу Митю увидела таким помятым и болезненным.

– Да лучше бы совсем не приезжала, – морщится он. – Плохи, брат, наши дела, хуже некуда…

– Как-нибудь образуется, – по-взрослому отвечает Славка. – Ты, главное, не пей и не ругайся. Она у нас добрая, вон как за нас переживает.

– Славка, Славка, что мне с тобой делать? – переживает он. – Хороший ты пацан. А каким дохоликом привезли… И отчего у тебя с учебой не заладилось? Извелась мать, вот и уехала… Может, у тебя что болит?

Сепаратор жужжит, журчит струйка светлого молока. Славка морщит лоб, думает, подбирает веское объяснение:

– У меня голова плохо варит из-за уколов, наверное. Потому я такой замедленный…

В детском доме тем, кто плохо вел себя, медичка в наказание вкатывала успокоительное лекарство. Но какое же оно успокоительное, если… Славка кривит рот, будто сию минуту обожгло ему ягодицу. Колючий огненный шар влетает под кожу, вертится, пронзает тело тысячами иголок. Криком кричи, не поможет, не отпустит.

– Какие уколы? Почему ты раньше молчал? – встревоженно смотрит на него папа Митя. Заметил, как скукожилось от однажды пережитой боли лицо Славки.

– Не знаю какие. Ими буйных успокаивают. Честное слово, я не виноват, что мне их ставили. Пацаны натворят делов, а покажут на меня. Воспитательница долго не разбирается, сразу тащит меня в медпункт. А после укола уже ничего не помнишь. Они память отшибают. После долго вспоминаешь кто ты, где ты. Но ничего, я вот попью еще молочка и окрепну. Правда же, – с надеждой смотрит он на папу Митю.

– Господи, да что же они с тобой сделали! Славка, бедный ты мой пацан, за что тебе такая сволочная жизнь выпала! – срывается голос папы Мити, а в его глазах блестит слеза.

Он крепко прижимает к груди голову Славки. Сквозь тонкую ткань рубахи тот чувствует, как колотится его горячее сердце. Будто плотина рухнула разом, освободилась нежность к родному человеку и Славка шепчет заветное:

– Папка, я тебя люблю, папка…

«Папка», – повторяет он про себя и знает, что отныне будет называть его только так. Сепаратор жужжит вхолостую. Горючие слезы закипают у обоих на глазах. Отец гладит его по спине, будто успокаивает, выводит из него всю боль, накопленную за его недолгую трудную жизнь. Да если болит внутри, снаружи не загладишь.

Глава 13