Вольные кони

Из путаных рассказов Спасибо он знал, что старик в молодости пил страшно, но несколько лет назад бросил запойную жизнь, мог не брать в рот водки целый год, но стоило в праздник выпить рюмку, слетал с катушек и пьянствовал беспробудно неделю. Про сына и говорить не приходилось – тот бывал трезвым по большой необходимости.

Андрей молча взял рюмку, поднесенную дрожащей рукой, и выпил, внутренне досадуя на себя за мягкотелость. Липкие кровяные пальцы запачкали граненое стекло. Старуха тут же наполнила рюмку до краев, медленно выпила. Делала она это – чисто по-бабьи, вытянув губы и зажмурив глаза. Рыбу они допластали в четыре руки, за это время хозяйка успела еще раз приложиться к рюмке, и бутылка ополовинилась. А когда Андрей слазил в холодный подпол, спустил туда тяжелый таз с рыбой и выбрался наверх, бабка смотрела на него ясными чистыми глазами. Другая, помолодевшая женщина сидела на табуретке возле стола, куда подевались ее робость, неуверенность и страх. «Опьянел я, что ли, с рюмки-то?» – с удивлением спросил себя Андрей.

– Ну вот, с почином тебя, пусть день-другой постоит в холодке, усолеет, сок даст, – деловито говорила она посвежевшим голосом, твердой рукой наполняя рюмку и не замечая его удивления. – Со знакомством нас!

Андрей выпил, зажевал хлебом-салом и наотрез отказался от следующей: «Все, больше не могу, бабка Таисия».

– Да какая я тебе бабка, – неожиданно хихикнула она, – мне лишь пятьдесят в позапрошлом году исполнилось, я тебе в матери гожусь…

Андрей оторопел. А она тут же сникла – накатило и прошло – и опять Таисия стала похожа на старуху: забитую и жалкую.

– Осуждаешь, – промолчавшись, проговорила она глухим, потерянным голосом, без прежних звонких ноток. – Ну и осуждай, мне-то что? – поразительно быстро менялся ее голос, без перехода вдруг наливался раздражением и злобой, и язык уже чуть заплетался, не держал слова. – Да разве я из баб в поселке одна пью? Все мои товарки водочку уважают, – стала она перечислять пьющих подруг, с удовольствием называя имена.

– Кто я, чтобы осуждать, – ответил, наконец, Андрей. – Одного не пойму – почему женщины пьют. Почему от мужиков не отстают, никогда ведь такого не было…

– Не было, – охотно соглашается Таисия, – а теперь есть. Равноправие, имеем, значит, полное право. А мужик все равно бьет, – говорила она вполне осмысленно, уставясь в одну точку глазами, бесстрастными и безучастными ко всему. – Жизнь пропала, понимаешь, жизнь! И когда в доме всего прорва была – тоска брала. Надо бы бросить все тогда, забрать пацана, бежать куда глаза глядят, да куда – кругом вода. Мужик чужой мне был, муж-то. Не любила. А пошла за него: не косой, не хромой. Одного только ребятеночка и родила от него, не смогла больше, как чувствовала – не будет от него хороших детей. Через него и пить научилась. Сам пил и мне рюмку подсовывал на всех гулянках. Чтоб не ругалась. Помоложе была, совестилась, от людей пряталась, а вошла во вкус, обо всем забыла. Когда хватилась, поздно было. Нам, бабам, всего меньше надо, даже чтобы к вину привыкнуть. После и вовсе море по колено стало. Соберемся с подругами, мужики на рыбалке, никто не мешает, гуляем… Все равно теперь уж, не остановиться, чего говорить.

Таисия чиркает спичку, подкуривает папиросу, зажимает ее в зубах и привычным жестом стряхивает с подола табачные крошки. Беспечально и причудливо свиваются голубые струйки дыма с солнечным светом.

– Надо же, и ему, и мне солнце одинаково светит, одинаково греет и трезвого, и пьяного, хорошего человека и подлюгу последнюю. Под одним солнцем живем, а по-разному, и сами разные. Пока трезвая, еще переживаю, мучаюсь, а выпью – развеялась печаль, ушла, и вроде ничего, жить можно. Ничего не надо, одна забота – к мужику в карман залезть да пятерку на бутылку вытащить. Прячет мой от меня деньги, не доверяет. Оттого и ругаемся мы с ним насмерть. А сын, тот как проспится, встанет и подался со двора, слова доброго не скажет. Одна я, одинешенька.

Андрей вновь поразился перемене, произошедшей с Таисией: мысль пробивалась в затравленном алкоголем мозгу, мысль заставляла оживать давно угасшее лицо.

– Как так получилось: ждала-ждала светлых денечков, когда же жизнь наберет полную силу, да прождалась. Не получилось, не сладилось. Дни все короче, ночи все дольше. Так и прошла вся жизнь на кухне, за занавесками. Мужик меня на работу не пускал, на рыбе большие деньги зарабатывал, кормил. До замужества совсем мало на рыбообработке робила. Все хозяйство на мне держалось, а за огород, за скотину пенсию не дают. Проморгала, не заметила, как посыпались, пошли на убыль мои деньки, а опомнилась – поздно. Умереть боюсь. Сейчас никому не нужна, а потом, когда помру, и вовсе никто не вспомнит.

Андрей уже не смотрел на Таисию, опустил глаза в земляной пол – что там можно было прочитать на ее лице, какие обжигающие горькой правдой мысли?