Вольные кони

Андрею захотелось взять в руки этот голубой, похожий на подснежник, комочек живой воды, не дать ей угаснуть в ладонях. Но родничок подрожал, покачался, напрягаясь то в одну, то в другую сторону, точно раздумывая, куда бежать сподручнее, прислушался к себе и сорвался вниз: тонкие струйки огибали камешки, пригибали сухие былинки, на мгновение задерживались у ямок, наполняли их, огибали препятствия и вновь легко и освобождено катились по склону, к подножью, туда, где лежало ниже земли великое море. Андрей отряхнул колени, перевел дыхание и словно во сне продолжал свой путь, ведомый в распадок чистым ручейком.

Два этих необыкновенных происшествия настолько выбили его в этот час из колеи, что казалось – с праздника будет начинаться и заканчиваться теперь каждый новый день. Но дорого далась ему нечаянно вошедшая в него красота жизни, долгими откликнулась бедами, потому что отречься от нее или перебороть ее он уже не мог, да и не хотел. Красоты просила душа, согласия, а взамен этого, словно сговорившись, люди несли ему подлость и страдания. Тогда, год назад, в нем все было готово пробудиться и расцвести, воспрять и набрать силы, выбиться на поверхность, к миру, понести, как новорожденный ручей, чистоту и радость.

Глава 15

Прошел месяц с того черного апрельского дня, когда Андрей потерял Игреневого, но не устоялась растревоженная душа. И на чем только держалась вера, которую он счастливо обрел год назад летним утром. Тянулась череда однообразных серых и пустых дней. Но в мае сначала на остров ворвался лихой баргузин, взломал грязный шероховатый лед: льдины с хрустом лезли на скалы, миллиарды радужных иголок – шорох – звенели, завораживающе пели, колыхались у берега на освободившейся воде. Солнце подолгу висело в безоблачном небе, припекало, помогало ветру доламывать ледяной панцирь. На марянах гуще полезла зеленая щетина травы, таежные поляны голубели подснежниками.

В эту ликующую пору в сердце человека обычно расцветает надежда, прибывает сил, и вновь, в какой уже раз после долгой зимы, забрезжат впереди, поманят светлые миражи: любви ли, вольной ли жизни, одним словом, – веры. Ни того, ни другого, ни третьего не было у Андрея, ни один живой росток не пробился в нем. За один месяц он высох, почернел, неутолимая ненависть пытала душу. Следа не осталось от былой уверенности. Андрей по-прежнему жалел, что не смог сразу, в горячке объясниться с Темниковым, но уже понимал, что не на его стороне сила – попробуй докажи, на чьей совести гибель Игреневого. И он выжидал. Но и Темников с того позднего застолья круто изменил свое отношение к молодому егерю, видать, нашелся кто-то, нашептал, что Андрею известно теперь, кто самый удачливый браконьер в поселке. Старший охотовед перестал замечать помощника: не давал никаких распоряжений и заданий, не пытался проверить их исполнение. Опасность неуловимо сгущалась вокруг Андрея, а он, не умея с ней бороться, упрямо отталкивал тревоги, все чаще возникающие в нем.

В весенней тайге меж тем жизнь продолжалась во всем своем великолепии, положенном ей от рождения: набухали почки, готовились выстрелить клейкие листочки, хмельные соки бродили в стволах деревьев, земля живительными соками поила корни трав, радовались теплу звери и птицы. Вовсю токовали глухари, их горячие любовные песни наполняли сердце восторгом и тревогой. Эти утренние часы, пролетающие, как один миг, одни они помогали забываться Андрею: теперь он дневал и ночевал в тайге, охранял токовища, которых у него по официальной бумаге было три, а четвертое держал только в памяти. Его нашел он совсем недавно, в марте, когда на солнцепеке уже отвердел снег. На поляне, спрятанной в глухом местечке, увидел, как чертят снег крыльями глухари – верный признак, что скоро здесь раздастся призывный голос древних птиц.

Всего на день оставил Андрей свой участок без присмотра, на праздник Победы вышел из лесу, и эта малая поблажка дорого стоила ему. На следующее утро на самом обжитом токе не досчитался одиннадцати птиц. Было отчего прийти в отчаянье, но после того, что случилось с Игреневым, сердце приняло еще одну горестную весть без надрыва, с какой-то глухой тоской и безнадежностью.

И так он дожил до начала лета: опустошенный и отчаявшийся…

Глава 16