Вольные кони

И прикусил язык – что-то не так сморозил.

– Нашим салом нам же по мусалам! – разволновался Матвеич. – И кого же мне стыдиться? Я весь отпуск в тайге ломался, всю зиму кости будут болеть. Это ж так просто понять, как два полтинника – рубль. Жалеешь себя, трать деньги на базаре, плати денежку. Стыдно, видишь ли, ему за меня стало. Совсем уж люди чокнулись, зазорно стало честно добытое продавать.

– Не в том дело, – возразил Валерка, – обдираловка получается! Раньше стакан ореха тридцать копеек стоил, теперь вдвое дороже. Что ж его раньше легче или дешевле добывать было? Ничего же ведь не изменилось, кроме цены.

– Не скажи, раньше и бутылка водки, и бензин, и продукты раза в три дешевле были, – перечислил он. – Вот и вся арифметика: мне на базаре мясо дороже продадут, я на орехе разницу покрою.

Валерка тут же подсчитал в уме, что если он свою долю ореха продаст, выйдет с десяток стипендий. «Неплохо, – оценил он приработок, – отродясь таких денег за пару дней не зарабатывал». И сказал:

– Нет, здоровье дороже, нельзя так надсаживаться. Вон, твой знакомый, Петруха, здоровье здесь оставил. Здоровье ни на какие деньги не купишь.

– Прежде денег-то азарт был. Силушка играла. Любо-дорого было на Петруху смотреть. Мужик – кровь с молоком. Кинет на каждое плечо по кулю ореха и пошел по тропе, на ходу булку жует. На своем горбу достаток в дом принес. Да вот не впрок оказалось. Люди все разные, и всяк по своему живет. Если в каждом только худое видеть, сам худым сделаешься. Не умеем мы вглубь смотреть, утруждаться не желаем. А сорняк и тот рядом с полезным овощем растет. Можно вырвать его и на межу бросить засыхать, а можно и нет. Без грядки, если разобраться, он вовсе никакой не сорняк, а очень даже полезная трава. Сам посуди, та же пастушья сумка – кровь останавливает, давление снижает. Полынь нервы успокаивает. Лопух и вовсе для мужиков необходимое растение: радикулит лечит, снимает опухоли и ушибы. Ты вот все утро на чушачий багульник ворчал, а он кашель снимет, рану заживит, фингал кто тебе под глаз проставит, только приложи, и сойдет. Прежде чем сорняки топтать, подумать надо, может, что в хозяйстве и пригодится.

– Ты, Матвеич, прямо как знахарь, кто только научил? – в который раз поразился его познаниям Валерка.

– Да что я, вот бабка у меня великая травница была. Казню себя, что, пока она жива была, как следует не расспросил, не вызнал ее секреты. А она бы рада передать, если бы по малолетству не надсмехался над ее знаниями. Теперь бы не уродовался на шишке, травами деньги бы зарабатывал. Поздно. Мы же все росли, как партия прикажет: суеверие и невежество у бабок травами лечиться, пожалте в больницу! А там таких сотни, таблетку сунут, и лежи. А у знахарки ты один на весь белый свет – так она к тебе относится, будто к родному. Да что говорить, теперь только спохватились, теперь это – народная медицина. Когда всех травниц вывели. Зато проходимцев на каждом шагу, травами пользуют. Я на рынке никакую траву не покупаю, боюсь отравиться.

Последние шишки Валерка дотирал без сил. Глаза слипались, как руки от смолы. И едва закончил работу, повалился на брезент, и мгновенно заснул. Проснулся от холода, зуб на зуб не попадал. Кругом, насколько хватало глаз, серебрился иней. Матвеич уже разжег костер и пристраивал над огнем котелок.

– Ну и холодрыга! Ты что, еще не ложился? – поежился Валерка.

– Пока ты дрых, я уже половину ореха отвеял. Испугался, что снегом нас привалит, да пока обошлось. Тучи стороной прошли. Тут, на хребте, уже в августе снежок пробрасывает. До солнца надо бы закончить веять орех, рассыпать подсушить хоть немного. Все легче будет выходить.

Почаевав, они закончили работу, рассыпали сырой орех на брезенте ровным слоем и до восхода солнца вздремнули часок. Разбудило их настойчивое цвирканье. Валерка приоткрыл глаза и увидел, что на углу бревна сидит полосатый бурундук и деловито засовывает обеими лапками за пухлые щеки орешки. Цепкие лапки ловко сновали туда-сюда, черные бусинки глаз посверкивали, будто предупреждали: не подходи, мое!

– Дармоед! – метнул в сторону зверька пустую шишку Матвеич. – Повадь их, весь орех перетаскают, попрячут в своих кладовых.

Бурундук, задрав тощий хвост, метнулся вверх по стволу дерева и оттуда проверещал свое возмущение. Но скоро опять явился на прежнем месте и принялся набивать щеки. Прилетели нахальные кедровки, перепархивали с ветки на ветку, как бы невзначай косились на россыпь ореха, пронзительно вскрикивали – тоже требовали свою долю.