Вольные кони

По-иному никто из детдомовцев его и не кликал: Боженька да Боженька. И все бы ничего, у большинства вон прозвища, вообще как у чудовища. А его было совсем не обидным, даже наоборот, если ладком произнести. И всего-то капельку любви добавить. Одна девочка с тонким именем Инка умела так: ласково и певуче. Прибежит к нему в уголок, где он отдельно от всей братии сидит, быстро-быстро погладит по коротко стриженой колючей головке. «Бедненький мой, Боженька», – прошепчет. Все же остальные, чуть что, едва ли не хором вопят: «Бы-ожынька, дать тебе по роженьке!» – и как у них языки не поотнимаются. Да выкрутят из рук игрушку, если на раздаче досталась.

Не за что им Славку любить: не плачет и не улыбается. Куда скажут – идет, что прикажут – принесет. Словечка в ответ не вымолвит. В детдом всяких привозят, еще затурканней, чем он, а попробуй тронь! Сверкнет волчьим взглядом и потушит его по-волчьи. Не захочешь связываться. Его щипнешь, а он тебе в волосы вцепится, как зверек. Славку же, тюху-матюху, разве что ленивый не обидит. Мало кто, мимо проходя, не толкнет или не наградит подзатыльником. А он лишь глянет печальным взглядом куда-то за обидчика, наполнит глаза легкой влагой, не прольет, с тем и в сторонку отойдет. Странный мальчик.

«…Боженька, я так хочу, чтобы у меня были мама и папа, помоги мне», – мучительно содрогнулось в его груди. Никогда еще так страстно не молил Славка своего заступника. На директора надежды не было, она была одна на всех в детдоме. Общая, как еда, одежда или игрушки. Только один Боженька был его и больше ничей. Одного его нельзя было у Славки отнять и на всех поделить. Лишь он, единственный, мог помочь.

Славка еще один шажочек сделал навстречу, и будто ветром подхватило его, опустило на колени к дяде. Дядя что-то пророкотал в ухо – непонятное и смешное. Уху стало щекотно и приятно. Славка вслушался, но понять ничего не успел, теплая широкая ладонь накрыла голову, провела по ершистому затылку.

И Славка узнал, какое оно бывает, счастье. В груди сладко обмерло, оказывается, счастье это совсем просто – это когда ты кому-то нужен. И тебе кто-то. Ведь до этого он жил один. Боженька был где-то далеко, его нельзя было увидеть, а можно было лишь просить. Впервые в жизни Славка ничего не попросил у него, а тихонько поблагодарил за то, что он послал ему этих людей.

– Ишь ты, какой Боженька! – притиснул его дядя к своей груди горячей ручищей. – Да он самый настоящий мужик, только вот малость недокормленный!

Славке стало страшновато за себя и за дядю. Сердце стало огромным и, казалось, мерно бухало на всю комнату. Потому что директор уставилась на них строгими глазами. Дядя же не знал, что она страсть как не любит разговоры про недокорм. И безбоязно балагурил, что на общественных харчах жиру не нагуляешь, что щи да каша пища наша, и все такое прочее. Нет, таких храбрых людей Славка еще не видел. И от этого его переполнял ужас и восторг одновременно. И его уже не так поразило, что директор стушевалась, сделала вид, что ей нужно поговорить с тетей, и отвела ее к столу. А Славке и с новым папой было хорошо.

– Ну вот и все, кажется, – теплым медом поплыл голос директора. – Прощай, Слава, теперь уже не Окоемов. Слушайся родителей. И нас не забывай, навещай. Приезжай в гости, мы все тебе будем рады.

«Как же, приеду… Помнить буду – не забуду», – пропел про себя Славка и легко спрыгнул с колен папы. Встретился с его веселыми глазами и ответил сияющим взглядом. А директора поблагодарить забыл. Для него она в миг стала чужой тетей, как и весь этот огромный шлакоблочный, холодный даже летом дом. Ему не терпелось его покинуть.

Глава 3

Счастливый Славка шел по двору, залитому июньским солнцем. И с каждым шагом оставлял за спиной все дальше такую бездомную, такую постылую жизнь, что страшно было оглянуться назад. Затылок же чувствовал, как изо всех окон, расплющив носы о стекло, тоскливо глядят ему вслед несчастные ребятишки. Он и сам однажды так смотрел – когда белобрысую Инку уводили новые родители. В воротах все же не выдержал, обернулся и помахал рукой на прощание. Сразу всем и никому отдельно. Никто и не ответил. Издали все они были на одно лицо: серое и невыразительное. Бледные дети. Славка и сам еще с час назад таким же был – малокровным. Лето началось, солнце припекало, а как-то не загоралось. Разве это загар – полоска на шее да руки по локоть.

На мгновение тоскливо стало в груди, захотелось еще раз глянуть назад и простить всех сразу, но Славка только покрепче сжал отцовы пальцы. И с той минуты он стал забывать землистое здание. Он и раньше-то не очень верил в то, что все детдомовские – братья и сестры навек. А теперь и подавно стали чужими: и те, кто обижал и кто нет. Такое ему выпало счастье, что нельзя было отщипнуть от него другим ни крошки.