Вольные Мальцы

Роб Всякограб просиял.

— Айе! — сказал он. — Да есть у меня куча славной большой репутации тому в подтверждение! Вот, как все по правде, мистрис. Мы приглядываем за овцами холмов сих, в память Бабушкину, а взамен чего берем — оно ничего почти не стоит.

— И, конечно, табачоммф-ммф… — И тут Вулли Валенку снова пришлось бороться за возможность вдохнуть.

Тиффани набрала полную грудь воздуха, хотя это не очень мудрый поступок в жилище Нак Мак Фигглов. Нервная широкая улыбка Роба стала теперь похожа на улыбку Тыквенной Головы, когда к ней приближается очень большая ложка.

— Вы забираете табак? — прошипела Тиффани. — Тот, что пастухи приносят… моей Бабушке?

— Эччч, позабыл я сказать, — пискнул Роб Всякограб. — Но всяко дожидаемся мы несколько дней, на случай что сама она придет забрать его. С каргой, всегда такое дело: кто знает-ведает? И мы за овцами приглядываем по правде, мистрис. Она корить нас и сама не стала бы, мистрис! С келдой не одну трубку они раскурили, как ночи коротали около ейной хатки на колесиках. Уж ей ли по нраву пришлось бы, что табачок славный зазря промокает? Прошу тебя, мистрис!

Тиффани чувствовала крайнюю злость, и что еще хуже — на саму себя.

— Как найдем ягня заблудившего али кого такого, мы туда их тащим, где пастухи приходят смотреть, — горячо прибавил Роб Всякограб.

Как же я себе все представляла? — думала Тиффани. — Что она возвращается за пачкой «Бравого Морехода»? Что по-прежнему ходит где-то по холмам, присматривая за овцами? Что она… по-прежнему здесь и заботится о заблудившихся ягнятах?

Да! Я хотела, чтобы это было правдой. Не хотела думать, что ее… просто не стало. Кто-то такой, как Бабушка Болит, просто не может… больше уже не быть здесь. И я так сильно хотела ее вернуть, потому что она не знала, как со мной говорить, а я слишком робела, чтобы говорить с ней, и мы превратили молчание в то, что делили между собой.

Я ничего не знала о ней. Просто несколько книг, и несколько историй, которые она пыталась мне рассказать, и вещи, которых я не понимала, и я помню большие красные мягкие руки, а еще этот запах. Я никогда не знала, кем она была на самом деле. То есть, ей же когда-то было тоже девять лет. Она была Сарой Нытик. Вышла замуж, и у нее рождались дети, двое из них — прямо в той хижине на колесах. Она делала, должно быть, много всяких вещей, о которых я совсем не знаю.

И перед внутренним взором Тиффани — как это всегда бывало рано или поздно — появилась фигурка бело-голубой фарфоровой пастушки, кружась в красном тумане стыда…

Незадолго до седьмого дня рождения Тиффани отец взял ее на ярмарку в городок Тявкин, потому что на ферме имелось несколько баранов для продажи. Это было путешествие за десять миль, самое дальнее, в каком она бывала. За пределы Мела. Все выглядело другим. Кругом гораздо больше огороженных полей, и множество коров, и крыши черепичные, а не соломенные. Она сочла это поездкой в заграничные края.

Бабушка Болит никогда не бывала тут, сказал отец по пути. Всегда терпеть не могла покидать Мел, сказал он. Говорила, у нее от этого кружится в голове.

Это был великий день. Тиффани наелась до тошноты сахарной ватой, и маленькая старая леди гадала ей на счастье и поведала, что много-много мужчин пожелают взять ее в жены, и еще Тиффани выиграла пастушку: фарфоровую, белую с голубым.

Пастушка была главным, звездным призом в ларьке для игры «набрось кольцо», но отец сказал Тиффани, что все это надувательство — подставка у пастушки слишком широкая, и кольцо нипочем не уляжется вокруг нее, разве что шанс один из миллиона.

Она бросила кольцо на авось, и выпал тот самый один из миллиона. Владелец ларька был вовсе не в восторге, что кольцо легло вокруг пастушки, а не какой-нибудь бранзулетки. Но все-таки вручил им пастушку, после того, как отец Тиффани сказал ему несколько теплых слов, и Тиффани обнимала ее всю дорогу домой, в повозке, когда на небе высыпали звезды.

На другое утро Тиффани с гордостью преподнесла ее в подарок Бабушке Болит. Бабушка очень аккуратно взяла статуэтку морщинистыми руками, а потом некоторое время внимательно смотрела на нее.

Тиффани была уверена — теперь — что сделала жестокий поступок.

Возможно, Бабушка Болит никогда и не слыхала слова «пастушка». Того, кто занимался овцами на Мелу, звали пастух или овчар — мужчину ли, женщину — вот и все. И это прекрасное создание было похоже на Бабушку Болит меньше всего на свете.

Фарфоровая пастушка была в длинном старомодном платье, с такими пышными штуками по бокам, словно у нее в панталоны засунуты седельные сумки. По платью голубые ленты, и на ее довольно броской соломенной шляпке — тоже, и на ее пастушьем посохе — тоже. А посох был весь такой в изгибах, Тиффани в жизни не видела такого гнутого-выгнутого.

Голубые банты были даже на изящной ножке, которая чуток выглядывала из-под рюшевого подола.