Вольный горец

И вот все это выстраданное годами общения с друзьями на Кавказе знание, все эти свои не очень-то веселые соображения везешь, в конце-то концов, в Москву и, что ни говори, думаешь: столица как-никак… не только друзья-товарищи… может быть, найдется, наконец, державный люд из высших либо хотя бы средних чиновников? Выслушают, наконец. И, наконец, — поймут?

Вера в это давно во мне попригасла: после длинного моего письма на имя Казанцева, в котором я призывал заняться прежде всего восстановлением единого духовного пространства Северного Кавказа… ох, это «единство»!

Один из его помощников, в Москве прочитавший копию письма, наивно — какое тут ещё словцо подберешь! — воскликнул: да что вы, мол! Единственное, что сохранилось, мол, на Кавказе — это как раз оно, духовное-то пространство… Вот встречались на днях с Расулом Гамзатовым, и я в этом ещё раз убедился!

Мудрый Расул и не в том ещё убедит кого хочешь!

Как было при Советах.

«Сижу в президиуме, а счастья нет» — это небось чуть не главное, на шутке высказанное его откровение.

Не только Восток — «дело тонкое», нет.

В Ставрополе, когда с помощью армавирского иерея отца Сергия Токаря, старого моего друга-доброжелателя, я прорвался к Казанцеву сквозь толпу зарубежных эмиссаров, непонятно с чего появившихся на встрече «духовных лидеров Северного Кавказа» и, первым делом выяснив, что письма моего он в глаза не видал, стал напористо, хватко, коротко объяснять суть своего миротворческого проекта, Казанцев принялся не только соглашаться со мной, но как бы даже требовать от меня немедленного исполнения предложений… непререкаемым тоном стал как бы даже обвинять меня в излишней медлительности…

— Разве не нужна «Библиотека народов Кавказа»? — я спрашивал.

— Очень нужна!

— А общекавказский литературный журнал?

— Очень нужен!

— А специальные кавказскиепремии: «Кавказская премия Пушкина»? «Кавказская премия Лермонтова»? Толстого!

— Давно нужны! — чуть не прорычал он. — Делайте!.. Делайте!

Это я-то сам всё и должен делать? На крохотную свою пенсию.

Нерадивец этакий, а?

Но, может быть, думаешь, с тех пор хоть что-то у нас да изменилось? И найдется государственный человек, который не одному мне это «поручит»? И в башочке у которого беседа наша, пусть ненадолго, но все же застрянет.

Само собой, не стану же я стучать на друзей Басаева, на общих с ним, выходит, наших товарищей… Но неужели так-таки нельзя хоть что-нибудь втолковать нашим горе-политикам и призванным заниматься Кавказом родным чиновничкам нашим, чье высокомудрое знание подопечного им уникального края — «Кавказ — наборный пояс России», помните?! — так и замерло на отметке, освоенной их коллегами ещё в позапрошлом веке: из какого мяса шашлык вкусней и какой каким вином надо запивать…

Или нынешнего русского начальника на крайнем Юге России остается лишь пожалеть?

В былые времена у него — хоть военного, хоть цивильного — имелись «карманные», что называется, деньги на щедрые подарки несговорчивым князьям и на оплату услуг осведомителей, с которыми они, будь тот любого рода племени, без толмачей, один на один, как легендарный казачий генерал Яков Петрович Бакланов, разговаривали. Генерал нынешний, у которого в кармане — вошь на аркане, или нынешний высокий чиновник, считающий что его карман набит пока недостаточно, сами ожидают случая оказать услугу: кому угодно и чуть ли не какую угодно… Ну, не дожили?

До очередной насмешки истории над потомками, не пожелавшими беречь славу предков.

« Нижегородец не знает заката», помните?

Но мы нижегородцам помогли. Поднапряглись сообща, и — прощай слава!

В тихом, будто бы даже сонном Майкопе черкес Каплан Кесебежев, поэт, потерявший сына в Абхазии, на последние деньги, на свой страх и риск выпустил несколько номеров миротворческого журнала «Глагол Кавказа», где кого только нет под одною обложкой: абхазы, братья черкесов, воюют с грузинами, а в журнале заглавным идёт грузинский роман… Долго пребывавший чуть не в одиночестве «адыгейский диссидент» нынче понимает, как это важно: восстановить доверие между пылкими насельниками седого Кавказа, сплотить горцев вокруг России… А что же столица?

Дело вообще-то удивительное: перестук колес под вагоном уже при въезде в Москву словно усиливает в тебе желание быть понятым и укрепляет надежду…

Но вот едешь по ночной Москве уже в автомобиле, видишь это разливанное море света — лампочек над каким-нибудь захудалым казино хватило бы на освещение не только родной моей станицы, всего Отрадненского района, в котором с наступлением сумерек и до утра воцаряется тьма кромешная — видишь яркое разноцветье рекламы, большинство которой в иностранном написании, и тебе вдруг до зеленой тоски становится ясным: нет-ка, брат! Никого тебе нужного ты в жирующем этом городе не найдёшь: только и того, что с одним-двумя старыми товарищами за долгим разговором душеньку отведешь…

А за всех этих чинодралов пусть Пушкин думает! — насмешливо вздохнул я однажды и тут же вдруг поразился неожиданному открытию: батюшки-светы, да разве это, и в самом деле, не так?!