Володька-Освод

Сашка оборотил в его сторону измученное, оторопелое лицо. Володька глянул на шурьяка и с досадой отвернулся.

Сеть пошла легче. Легче, еще легче.

Сагина невольно отшатнуло от борта. Он не захотел даже и мысленно узнать то, что, застряв изломанными и вывернутыми руками в его удачливой капроновой ловушке, тихо покачивалось в трех метрах от борта. Отвернув голову и болезненно сморщившись, Володька на ощупь перерезал сеть. Последняя за сегодняшнюю ночь его добыча медленно отплыла от катера.

Скорчившийся у Володькиных ног Сашка хрипло завыл, не в силах отвести зачумленного взгляда от медленно погружающегося в воду разлохмаченного мяса.

Назад шли молча. Солнце уже поднялось над дальним горизонтом. Утренний воздух обвевал обветренные, опухшие лица.

Володька изредка косился на шурьяка. Тот сидел, обхватив руками изорванную в клочья тельняшку и смотрел прямо перед собой.

— Ты не трусь, Саня, — хрипло уронил Володька. — Просто случай такой вышел. Мы ведь не хотели, а по-другому нельзя было. Не мы его, так он нас. Опять же, место пустынное. Чужих глаз не случилось. День, два, сомики его и подберут.

Сашка болезненно вздрогнул.

— А ты не жалей его, Саня, не жалей, — мягко увещевал шурьяка Володька. — Ты вспомни, он нас жалел? Только и думал, как в землю зарыть. Помнишь, как повернул, мол, железом вас с реки выжгу! Так что сильно не болезнуй, не думай, — все забудется, вот увидишь. Пройдет время, и сам скажешь: «А и не было ничего».

Сашка, словно просыпаясь, поднял на родственника наполненные ужасом глаза. Губы его мелко дрожали. Володьке стало не по себе. Не в уме парень, опасливо подумал он. Как бы не наделал вгорячах чего. Надо бы присмотреть за ним. Чтоб с глаз ни на шаг.

Нос катера мягко заскользил по причальным доскам. Володька выключил движок.

— Все. Приехали. Выгружаемся.

Звук его голоса словно сорвал со стопора сжатую внутри Сашки пружину. В следующий момент притихший было шурьяк выскочил из катера и помчался по пирсу. Володька ошеломленно глядел ему вслед. Только и видно было, как ходят лопатки на полосатой спине. Прошло несколько секунд, прежде чем Сагин осознал всю опасность нелепого Сашкиного побега.

— Стой! — крикнул он.

Сашка за это время успел отмахать еще два десятка метров.

— Стой! — сипло прорычал Сагин. — Стой, говорю, кур-р-р-рва!

Сашка наддал быстрее. Володька бросился вслед за ним. Сашкиного побегушного запала и его проспиртованных легких хватило меньше, чем на сотню метров, последний отрезок дороги он ковылял уже трусцой, а подоспевший Володька перехватил шурьяка, перешедшего на спотыкливый шаг. Сагин обрушился на Сашку, как клин-баба на асфальт.

— Рр-р-раз!

Первый же удар положил Сашку на землю.

— На, гад! На, на! Сбежать вздумал! В «ментовку» полетел? Заложить собрался? Я тебе побегаю! На, на! Убью гада! Семь бед, один ответ!

Сашка только слабо вскрикивал под градом сыплющихся на него увесистых ударов. Исцарапанные руки пытались прикрыть побитую голову. Внезапно он замолчал и перестал сопротивляться. Руки его упали.

Володька невольно задержал в воздухе вскинутый кулак.

— Чего ты?

Сашка оборотил к нему залитое слезами и кровью за одну ночь бестелесно исхудавшее лицо:

— Во-ло-дя! Что ж мы с тобой наделали, братка? А-а-а? Ведь мы же че-ло-ве-ка сказ-ни-ли!!!

Сагин испуганно оглянулся, зажал ладонью слюнявый, плачущий рот.

— Тише! Тише, говорю!

Он ослабил ладонь и, близко глядя в прыгающие Сашкины глаза, с огромной силой убеждения проговорил:

— Не было этого! Понял? Все забудь. Все тебе спьяну приснилось и привиделось. Не было этого. Ничего не было.

Сашка, жалко искривись плачущим ртом, попытался заглянуть в лицо родственнику.

— Приснилось? — с сумасшедшей надеждой прошептал он. — Привиделось? Не было?

— Не было! — твердо ответил Володька, не отворачивая потного лица. — Ничего не было!

20

К восьми утра Сагин уже сидел в своем лакированном кабинете.

Раннее солнце заливало мир ласковым светом и теплотой. Хлопотливые воробьи чирикали под застрехой конторской крыши. Тишиной и спокойствием начинался новый день.

И только в Володькиной голове все еще продолжалась темная, кровавая ночь.

Во дворе посиживал на завалинке Сашка. Он уже трижды совался будто бы по делу в Володькин кабинет, и на третий раз Сагин не выдержал жалкого вида шурьяка.

— Катись на двор! Чего ты возле меня толчешься? Сядь на завалинку и носа на улицу не высовывай! Крутишься тут! Развесил сопли…

Такой жуткий страх плескался в Сашкиных глазах, такая виноватость струилась от всей его погнутой фигуры, что у Володьки вконец упало сердце. Продаст, гаденыш… Разом продаст. Все на морде написано. И надавить не успеют, как расколется.

Шурьяка следовало сбыть с рук немедленно. Убитый вид его неизбежно возбуждал самые тяжелые подозрения. Но удалить Сашку с глаз было не менее опасно, чем держать рядом. Никто не мог гарантировать, что так жидко обделавшийся ночью родственничек, оставшись без присмотра, не побежит с доносом. Страх мог толкнуть его на все что угодно. Приходилось держать Сашку около себя и нет-нет да внушать ему, что все случившееся ночью есть видимость и сон.