Володька-Освод

Через четыре часа из густой щетины береговых тугаев, напротив Волчьего острова, выглянуло воспаленное, настороженное лицо. Обычного пешего хода сюда было около двух часов, но Володька долго петлял по хитрой сети арыков, проток и камышей. Он запутывал след на тот вероятный случай, если опомнившиеся «опера» кинулись бы за ним с собакой. Всяко может быть. Лопухнулись раз, так это еще не значит, что будут и дальше. Береженого бог бережет. И Володька сделал не одну заячью петлю и выверт, прежде чем осмелился подобраться к заветному месту. Глаза его беспокойно ощупали окрестности реки.

Послеобеденная жара набрала полную силу. Казалось, самый воздух расплавился. Легкое, прозрачное марево дрожало над рекой, чуть колыхались, расплываясь в перегретом воздухе, низкие песчаные оконечности заросшего дикой джидой и камышами Волчьего острова.

Остров протянулся по реке на добрый километр. Верхний его конец, начинаясь пологой песчаной косой, через две сотни метров круто взмывал к небу. Тут, на песчаных буграх, росли, кроме джиды, несколько карагачей и хилых акаций, бог весть когда и кем посаженные. За ними шел почти сплошной, без просветов тугай, состоящий из густо переплетенных зарослей камыша, солодки, можжевельника, колючек и той же джиды. Нижний конец острова полого уходил в светлую акдарьинскую воду.

За ним-то как раз и начиналась знаменитая глубиной и рыбою Киярская яма.

Место было самое дикое. На острове обитали шакалы, а во времена незапамятные жил выводок волков, давших острову угрожающее название. Прошло время, волков перевели, но шакалы на острове еще водились.

Володька настороженно прислушался. Пара крякв поднялась с плеса за островом и со свистом прошла над Володькиной головой. Селезень резал воздух, косо завалив одно крыло, утка шла следом идеальной спаркой. На той стороне вовсю заливались лягушки.

Сагин до рези в глазах вгляделся в свое предполагаемое убежище. Исцарапанная колючками рука намертво сжала цевье бесполезной винтовки. Если считать напрямик через главное русло Акдарьи, то до острова была какая-то сотня метров. Володька с хлюпом выдохнул воздух. Вокруг него стояло нерушимое спокойствие.

Давай! — приказал он себе.

Володька перемахнул русло в считанные минуты. До острова он добрался уже безоружным. Сагин и сам не понял, как винтовка выскользнула из руки. Он достиг островных тугаев одним прыжком. Верхушки камышей на мгновение качнулись и снова замерли. Сагин углубился в заросли.

Хлюпали полные воды туфли, шуршал под ногами раскаленный песок, с мокрой одежды стекала вода, мгновенно выпиваемая солнцем, колючие ветки царапали руки и лезли в глаза. Сагин ни на что не обращал внимания. Скорее, скорее! — он торопился к хорошо известному ему заветному месту.

Крупная черная ящерица бросилась из-под ног. У Сагина на миг остановилось сердце. Он поднес было ладонь к побледневшим губам, но в следующую секунду мотнул головой и упрямо пошел вперед, продираясь сквозь густые колючие заросли.

Впереди засинел просвет. Володька отодвинул лезущую в лицо низкую ветку, шагнул вперед и огляделся.

Да, это было то самое место. Он стоял на краю маленькой песчаной проплешины. На другом краю голого островка торчал хилый стволик полузасохшего карагача.

Володька повел глазами налево от дерева. Там, разросшись в рост человека, высилась огромная камышовая кочка, рядом с ней — чуть поменьше размером. Володька подошел к кочкам и устало опустился на горячий песок. От одежды шел пар. Хорошо было бы хоть немного передохнуть. Он прислонился спиной к большой кочке и закрыл воспаленные глаза.

Сидел сейчас Сагин не просто на рыжем песке посреди Волчьего острова, сидел он, считай, на собственной своей жизни. Там, внизу, на метровой песчаной глубине, прямо под мокрым Володькиным седалищем, надежно укрытое от чужих недобрых и завистливых глаз, покоилось «нечто». Это «нечто» и толкнуло сегодня Володьку в атаку. Не будь в дальнем, секретном уголке его памяти постоянной мысли о свертке, зарытом в песке Волчьего острова, Сагин попросту поднял бы вверх руки и сдался.

Володька удовлетворенно засопел. Встал… Перед его прикрытыми усталыми глазами тихий воскресный вечер, примерно об эту же пору год назад, внимательно-ласковый Люськин взгляд. Сладкий семейный уют, вылизанная женой до блеска гостиная и небрежно брошенные Володькой на лаковую поверхность журнального столика две сиреневые пачки, оклеенные перекрестными полосками.

— Смертные мои, — объяснил тогда Сагин в ответ на молчаливый Люськин вопрос. — На самый крайняк. Случится коли, прижмут так, что в бега придется подаваться, так с ними всегда заново встану. Эти «бабки» святые. Их спрятать и забыть, где лежат.

Люська небрежно повела плечами:

— Святые так святые. Где прятать-то будем?

Голос жены звучал деловито и незаинтересованно, но какая-то неясная нотка заставила Володьку переменить первоначальное решение.