Володька-Освод

А и сон был, какой там сон, слезы, а не сон. Судорожные провалы в мозгу, вспышки дикого страха, бесконечный и мучительный бег от беспощадных преследователей, пульсирующие короткие искры слов, словно бы выкрикнутых на предсмертном выдохе:

— Не дамся!..

Володька утер ослабевшей рукой холодную испарину, густо высыпавшую на лбу, и настороженно огляделся.

Серые тени окружающих его контуров и предметов мира проступали с каждой минутой все резче и ясней. Словно на проявляемой фотографии, из полутьмы появлялись густые ветви низкорослого можжевельника, обступившего со всех сторон Володькино лежбище. Далеко за ними заколыхалась, постепенно приобретая зримые очертания, темная полоса воды. Легкий парок плыл от нее к серому осветляющемуся небу. В просвете высоких камышей Володька различал длинную песчаную косу, на которую он выбрался из реки этой ночью. Таяла легкая ночная прохлада. Песок под Володькой почти остыл.

Страшное внутреннее напряжение, не покидавшее Сагина вторые сутки, словно бы несколько поутихло. Он вяло отмахнулся от назойливого комара. «Вот так бы и от „ментов“», — невольно подумалось ему.

Володька поднял глаза к небу. Жарынь сегодня будет — от и до. Через пару часов не продохнешь.

Чувство нестерпимого одиночества, оторванности от жизни охватило Сагина. Он провел ладонью по подбородку. Двухдневная щетина затрещала под пальцами. «С такой рожей куда сунешься? — тоскливо подумал Володька. Сейчас видно, что беглый. Да и куда бежать, кто меня где ждет? Одни „опера“ и караулят».

— Ой, Люська, Люська, — судорожно всхлипнул он, — что ж ты, дура, со мной содеяла? Не для тебя ли всю жизнь старался? А ты что?! Руки-ноги оторвала.

Володька застонал.

Ой, женушка моя! Я ли тебя не ласкал, не холил? Я ли тебя с головы до пяток не облизывал? За что ж ты меня так? Мало тебе оказалось того, что есть? Всего мало? И дома мало, и машины мало, и сберкнижки мало, и мебели, и барахла, — последнее забрала. Жизнь ведь свою упрятал я, а не пять «кусков», жизнь, Люська, жизнь! А ты ее на моих слепых глазах утащила. Что ж мне теперь делать остается, Люська мертвому-то? Ну, скажи же мне, ну отве-е-еть?..

Володька упал лицом в остывший песок и со стоном поехал головой вперед, словно пытаясь прободать лбом надсмеявшуюся над ним землю. Плечи его обмякли.

…Потекло время.

Внезапно Сагин оторвал от земли чугунную голову. В плавающей, серой тишине произошло какое-то непонятное изменение. Володька еще не успел понять, что его насторожило, но уж дыбом встали почуявшие неведомую опасность рыжие густые волосы на его загривке, мощная короткая шея ушла в плечи, а маленькие глазки быстро забегали по сторонам, ощупывая окрестности.

Издалека по-над водой шел тихий, невнятный звук. В следующее мгновение Володька узнал его. Моторка. И вроде не одна.

Еще через минуту он увидел на воде, примерно в километре выше острова, несколько черных, движущихся пятен.

Сагин кинулся вперед, раздвинул ветки.

— Одна, две, три, четыре… Мой глиссер!

Тут он все понял. Рука его дрогнула, ветка вырвалась из ватных пальцев и размашисто закачалась перед лицом. Значит, не просто продала, а со всеми потрохами! Одна только Люська могла указать, где он скрывается. Только она знала, что смертный побегушечный маршрут непременно приведет его сюда, на Волчий остров, к литровой стеклянной банке из-под огурцов с глупой картонной коробочкой внутри.

И вот теперь наведенные ею «оперушники» заводили крылья жестокой облавы на потаенную сагинскую отлежку. Сама смерть глянула на него своими жестяными глазами.

Не хочу! — замотал головой Володька. — Не дамся! — Он метнулся было назад, но тут же остановился. — Стой, куда?!

В трех сотнях шагов позади Сагина Волчий остров закруглялся тупым, широким клином песка. За клином, в пяти метрах от косы, шла уже саженная глубина, начало Киярской ямы, протянувшей свои десятиметровые толщи воды на добрых три километра вниз по реке.

Слева Волчий остров был отделен от материка узкой протокой с быстрой, шумной водой. Прямо за протокой начинались бескрайние хлопковые поля. Можно было перемахнуть протоку за считанные минуты, но место на той стороне было голым, как плешь, хлопок поднялся только на ладонь от земли, и соваться в протоку было дело дохлое.

Справа остров огибало основное русло Акдарьи, стометровой ширины вода с ленивым, почти невидным течением. Главное русло Сагин одолел бы за две минуты. Вынырнул бы из островных кустов, маханул в воду, рванул что есть силы поперек реки, и ты уж там, на другом, спасительном берегу в сплошных тугаях, протянувшихся вдоль реки на километры, те же камыши, что на острове, те же переплетения можжевельника, колючек, саксаула и кривых карагачей — ищи ветра в поле.

Но знали службу «опера», чуяли, куда он может кинуться. По главному руслу и шли сейчас их моторки. Шли ходко, напористо, еще минута, другая, и они поравняются с Володькиной залежкой.