Вологодские заговорщики

— Баб страшно на улицу выпускать. А есть ведь что-то нужно, Господи, семейка-то немалая… деточки, внуки, дворовые люди… А то и едим, что по первопутку из деревеньки привезли, на торг не ходим… Крупы кончаются, Господи, хорошо, капусты полторы бочки есть, гороха полмешка, еще толокно… А внучки пряничка просят… Яблочки моченые-то кончились… Пасха скоро — разговеться нечем, и в Светлую седмицу будет все тот же пост… Не дай помереть голодной смертью, Господи! Пошли нам спасение, Господи!

Молитва была до того искренней, что Иван Никитич вдруг понял: услышана!

Сторож Антип ходил вокруг двора с колотушкой, пусть все слышат — двор охраняется не одним лишь брехливым псом. Вдруг колотушка замолчала, зато пес залаял. Прервав молитву, Деревнин поднялся с колен и пошел к постели. В расписном изголовье поверх важных бумаг лежали две пистоли. Биться на саблях подьячий не мог, да и никогда не умел, а выстрелить на слух, пожалуй, сумел бы. И потом — взяться за кистень…

— Последние дни настали, — пробормотал он. — Последние… К тому и шло…

И точно — как оказался на престоле всеми проклинаемый Бориска Годунов, так Московское царство и пошло вразнос. И неурожай, и бунты, и поляки, разве что потопа не случилось…

И князья с боярами словно умом повредились.

Постучалась ключница Марья.

— Батюшка наш, к тебе человек!

— Что за человек?

— А не ведаю! Антипка впустил, стало, человек нужный.

— Проси.

И в опочивальню подьячего вошел осанистый чернобородый купчина в огромной волчьей шубе.

— Челом, Иван Андреич. — Он поклонился в пояс. — Я ненадолго. Меня на дворе приказчик Сенька с санями ждет. Угощенья не надобно — да и какое сейчас угощенье… Я вот зачем пришел на ночь глядя, тайно. Помня твою ко мне доброту… Ну, словом, прямо скажу: решили мы с братьями съезжать с Москвы. Окончательно. Пока еще можно.

— Добро пожаловать, Мартьян Петрович. Так ты прощаться, что ли, пришел? — удивился Деревнин.

Время было не самое подходящее для хождения в гости, и купец это понимал.

— Нет. — Гость сел на лавку, полы шубы разошлись чуть ли не на сажень, Деревнин увидел подвешенный к поясу большой нож в ножнах и красную кисточку ножа-засапожника на левом голенище. — Давно мы не видались, ну да ты уж меня прости. Я о тебе не забывал. И слушай. Живет у нас на дворе божий человек, зима — а он босой по снегу ходит и в снегу сидит, и ничего — здоров! Сперва наши бабы где-то его на паперти подобрали, прикормили, потом в подклете ему место устроили, войлок постелили, стали обноски отдавать. Нам-то с братьями что, куска хлеба да миски постных щей для него жалко? А звать себя велел Васяткой. И сперва бабы подметили… Он молиться горазд, многие молитвы назубок знает, встанет на коленки и бормочет. Но бывает — вдруг громко заговорит, и тогда к нему прислушаться нужно. Так-то он однажды возьми да и брякни брату Степану: приказчик-де твой, Петрушка, тебя обманывает! А он того Петрушку в глаза отродясь не видывал и имени даже не слыхал. Степан бы не поверил, да его баба, Аксиньица, принялась, как бабы умеют, каждый день одно твердить: прогони да прогони Петрушку! И рассказала, как дорогую серьгу из уха потеряла, плакала, огорчалась, а Васятка ей вдруг: под сундуком, раба Божья, погляди. И дальше молится. Степан, чтобы баба отвязалась, стал за Петрушкой следить, одного из молодцов подговорил. И точно — так Петрушка с деньгами мудрил, что сразу и не догадаешься. Сестрица моя Танюшка только его и слушает, он ей, хворенькой, женихов обещает. Может, и впрямь сбудем девку с рук? Засиделась наша болезная…

— На все воля Божья, — еще не понимая цели Мартьянова прихода, сказал бывший подьячий.

— Вчера наш Васятка голос поднял. Да так завопил — мы перепугались. Бегите, кричит, бегите, на Москве будет глад и мор, и огнь пожирающий! Бегите, кричит, деточек спасайте! А мы и сами видим — ничем хорошим это польское сиденье в Москве не кончится. Да и верные люди донесли — как пойдет на Москву наша, русская, рать, будет тут шумно… Не оказаться бы вместе с панами в осаде, не дошло бы до того, что дохлая крыса за лакомство станет. А пойдет, на то вся надежда. А у брата Кузьмы в Вологде уже дворишко, там склады с нашим товаром. Мой Иван уже там, при нем, в приказчиках. Вологда теперь — вторая Москва, все именитые купцы туда перебежали, не знал? На Москве теперь — какая торговля? Только съестное покупают, сукон и даже холстов не берут. Иван Андреич! Ты меня в большой беде выручил! Ты, как в Писании, хлеб свой по водам отпустил, вот по прошествии дней его и обрел. Поезжай с нами, пока еще можно! У тебя дочки на выданье, внучки подрастают, невестка еще в самом соку да и женка твоя… И внучек любезный! Их увозить надобно, пока и впрямь заваруха не началась.

— Погоди-ка, подумать дай…

— Некогда думать. Мы этой ночью добро собираем, на другую ночь уходим. С воротниками сговорились, заплатили, выпустят нас перед рассветом, как паны угомонятся… Спешим, чтобы никто не пронюхал. Решайся, Иван Андреич.