Волок

Рецепт прост: в варящуюся картошку, не сливая воды, добавляешь концентрат борща из банки и тушеную лосину, мясо гоголя или гаги, веточку морской петрушки и горсть дикого лука, а также приправы: базилик, лавровый лист, чабёр, гвоздичный перец, тимьян, можжевельник, перец и соль, а в конце майонез или сметану. И смаком, и ароматом борщ обязан дичи, ее вкусовым качествам. Однако по-настоящему оценить горячий борщ с кружочками жира может лишь тот, кто промерзал до костей в северном море.

После ужина двигаемся дальше.

Сперва на восток, чтобы миновать Салостров и Клим Нос, затем на юг, вдоль Заонежья. Наконец задуло. Поднимаем паруса. Справа бесшумно, словно в немом фильме, передвигаются в ночном тумане острова, заливы и мысы. Кое-где рыбацкие избушки.

Приближается полночь.

Мы бежим «тропой лодки Вяйнемяйнена» — так называют здесь блестящую полосу неподвижной воды среди зыби — навстречу толстощекой луне… У нас за спиной низко горит золотой диск солнца.

38. Оленьи острова

у Карелии глаза цвета Онего:
то сизые с металлическим отливом
(или подведенные…),
то зеленым флюоресцируют,
а случается — и золотые.

Кажется, Торо[31] заметил,
что озеро — самая прекрасная часть
пейзажа — око земли —
и заглядывая туда,
мы измеряем глубину души.

А значит, глядя в пучину Онего,
не только узнаешь историю Карелии,
что отражается в ней, как в зеркале,
но и собственную душу исследуешь,
возвращаясь к истокам.

Ведь на поверхности что видно? Останки тоталитарных иллюзий XX века: клубки колючей проволоки, прогнившие вышки, стены барака, то и дело человеческие кости. Вглядевшись поглубже, обнаружишь осколки старых и новых верований да то, что осталось от их междоусобиц: руины церкви, опустевшие скиты, гнилой крест. Еще глубже замечаешь следы колонизаторов, цивилизаторов и миссионеров всех мастей: волоки и тракты, поросшие травой, развалины острогов, остатки окопов. Порой мелькнут еще какая-нибудь заброшенная выработка или знаки лесоповала — единственные приметы практической деятельности человека. А на дне этого ока мерцают (едва заметные…) наскальные рисунки первобытных художников и могилы охотников мезолита.

Вот Оленьи острова — к которым мы держим путь — два небольших куска суши, словно оторванные от огромного Клименецкого острова, лежащего в развилке клешней онежского рака. На одном из них — южном — с незапамятных времен кустарным способом добывают известь, о чем свидетельствуют ямы старых выработок. Николай Озерецковский писал: «Под самым наземником, или верхним слоем земли добывают известной камень серого, белого и красноватого цвета и жгут из него известь, которую доставляют в Петрозаводск на тамошний железный завод».

После революции добыча и обработка извести приобрела промышленные масштабы — руками красных финнов. В 1930-е годы, когда политическая конъюнктура изменилась, их колонию преобразовали в лагерь, однако род занятий остался прежним. Там продолжали добывать известь.

И вот, в конце мая 1936 года в Москву пришло известие, что зэка на Южном Оленьем при добыче попадаются человеческие черепа и кости… Профессор Равдоникас, выдающийся археолог Севера, сразу оценил значение открытия. Научная экспедиция под его руководством три года с энтузиазмом копала (плечом к плечу с зэка…), и в результате открыла кладбище каменного века, так называемый «оленеостровский могильник».

Кладбище и в самом деле удивительное! Представь себе на площади в четверть гектара сто сорок одну могилу, где лежат или стоят человеческие останки (оленеостровские вертикальные захоронения не имеют аналогов в мире), на глубине в полтора локтя под землей — порой по два-три тела в одном погребении. Кроме черепов и человеческих костей в ямах нашли также ножи и топоры из сланца, наконечники стрел и дротиков из кремня, гарпуны из оленьего рога, кинжалы из кости лося, медвежьи клыки, бобровые резцы и скульптуры из рога: человеческие фигурки, морды лосей, фаллические тотемы и гадюк. Ямы были засыпаны рыжей охрой так обильно, что кости покраснели. Охра — символ огня, без которого на Севере не обойдешься ни по эту, ни по ту сторону могилы.

Ведь тропа северного охотника не заканчивается с его смертью здесь — она переходит, словно лента Мёбиуса, туда.