Волок

Потом пришла Надежда Александровна и села рядом с Валентиной Васильевной. Надежда Александровна осталась старой девой, с претензиями. Дочь дирижерши петербургской филармонии, сосланной в 1934 году на Беломорканал и руководившей там лагерным оркестром, первая скрипка которого играла некогда в Вене. В музее Медгоры я видел афиши ее концертов.

Надежда Александровна родилась на Островах — мамочка преподавала здесь пение в школе, до самой смерти (два года назад) — здесь выросла под ее суровым надзором и здесь работает в библиотеке, отсюда наше близкое знакомство. Александровна раз в два года ездит в Питер, чтобы — как она говорит — наверстать упущенное: концерты, выставки… Потом возвращается и рассказывает, рассказывает, рассказывает. Словом, живет тем, что видела на берегах Невы, до следующей поездки.

Пинагорский пришел с женой, мышкой в его лапах. Пинагор — один из «подшитых» депутатов нашей Соловецкой думы, иначе говоря: сидит на «торпеде». И как каждый «зашитый» алкоголик, злой как черт, особенно когда при нем пьют… Недавно Пинагор собирал подписи под петицией о ликвидации территориального самоуправления на Островах, потому что лучше быть сытым и не думать, чем голову ломать на голодный желудок. Пинагор на политике зубы съел.

Заглянул на минутку и Фокин. На минутку, потому что спешил, как всегда. Фокин — трудоголик. Я как-то его попросил разобрать старый сарай, обещал почасовую оплату, так он себе часы на шею привязал на резинке — и давай доски ломать. Через пятнадцать минут жилы у него на шее набухли, лицо посинело, глаза из орбит полезли и если бы не Вероника, кто знает, может, и задохся бы.

Фока хитрый. Однажды прибежал ко мне сообщить новость — мол, будет креститься. Я вытаращил глаза.

— Зачем, Фока?

— Так ведь даром.

Из приглашенных только Брат не пришел. Брат сейчас кресты режет за доллары для «новых русских», потому что, да будет вам известно, у «новых русских» новая мода — на поклонные кресты в огороде. Кто больший поставит, тот главнее. Брат себя ценит, за десятиметровый крест берет пятнадцать тысяч баксов, в пересчете — тысячу долларов за погонный метр креста. Неудивительно, что на банкеты у него времени нет.

Петровича я не приглашал, Петрович уже много дней в запое по уши. Николашин, может, и сам бы пришел, да беда в том, что Николашин из запоя не вышел, вернее вышел, но на ту сторону… Морозов бы, наверное, тоже забежал, да на Новый год слетел с «торпеды», и сердце у него не выдержало. Теперь они лежат рядом на соловецком погосте и ждут Петровича — при жизни-то пили на троих.

Под занавес появилась Шабуня, наша новая глава администрации. Глава она уже второй год, а раньше преподавала географию в школе. Благодаря своим габаритам, за столом всегда занимает больше всего места и соблазняет чужих мужей (собственный ее бросил) в пику женам.

— Ты снова поправилась, — приветствовал ее Пинагор.

— Милый мой, еще царица Екатерина Великая заметила, что для женщины важны рост, вес и бюст.

На столе между тем появилась сельдь «под шубой», пельмени с украинской солонинкой, налим, запеченный с чесноком, водка, вино — кто что любит… А еще соленые грузди, квашеная капуста провансаль и по-азербайджански (острая), бычий язык с черносливом. На десерт сыр с оливками и хлебный квас, а также клюквенное варенье и чай.

За столом спорили, что быстрее стареет — тело или дух.

Потом запели.

31 марта

День делается ощутимо длиннее. В восемь за окном светлеет, в полдевятого уже видна Бабья Луда: черные силуэты деревьев на острове и белый фон Белого моря. Потом белизна разливается-разливается по самый горизонт и сливается с небом, словно в банке молочного стекла. А в банке этой — Соловки, картинка в стеклянном шаре, русский сувенир: деревья заиндевевшие и сугробы по пояс, валуны монастыря, точно остекленевшие на морозе, снежные хлопья падают на лицо и… не тают.

Валуны, огромные камни, словно выколотые глаза земли.