«Волос ангела»

Бойкое место – рядом вокзал, недалеко шумный рынок, кругом трактиры, чайные. Любили в них зайти в ожидании пригородного паровичка и румяные молочницы, и промышлявшие на привокзальной площади карманники с юркими глазами; отдуваясь, пили чай степенные ломовые извозчики, слушая музыку шарманки с ее неизменным репертуаром: «Шарлатан», «Аллаверды», "Маруся отравилась", "Суббота"…

Старенькая шарманка одесской фирмы "Нерада Балканская" сипло выводила знакомые мелодии, веселя сердце обывателя. Шумно, людно, накурено. Выложенный кафельными плитками пол чайной засыпан опилками – так легче потом вымести мусор. На стулья и табуреты брошены сыромятные кнуты, под ногами пустые молочные бидоны, кто-то клянется и божится, кто-то плачет в чадном дыму, кто-то уже спит, уронив кудлатую голову на грязный стол. Окраина…

Войдя через низкую дверь в зал, Федор на несколько секунд остановился, всматриваясь сквозь завесу табачного дыма в лица посетителей. Заметив призывно поднятую руку, поспешил туда, пробираясь между тесно стоявшими столиками.

В дальнем от буфетной стойки углу уютно пристроился за столом, покрытым несвежей клеенкой, пожилой цыган. Перед ним стояла пара чая, пустая рюмка, тарелка с сушками. Он поднялся навстречу Федору, улыбаясь по-молодому крепкими, белыми зубами.

– Здравствуй, Макар, – протянул ему руку Греков.

– Здравствуй, здравствуй, начальник! Садись, пожалуйста, чай пей со мной. Хочешь, водки закажу?

– Спасибо, не надо, – улыбнулся Федор. – Как жизнь идет, Макар?

– Грех жаловаться, начальник, идет потихоньку.

Стареем день ко дню. Работаю, детишки растут. Живем помалу, большего не просим.

Федор незаметно оглядел зал. Обычная публика, все вроде бы заняты своими делами и разговорами, на них не обращают внимания. Склонившись над столом, он тихо спросил:

– Зачем звал, Макар? Новости какие есть для меня? – И-и-и, начальник, а ты все такой же… – засмеялся цыган, тряхнув сильно побитой сединой шевелюрой. Давно не стриженные, вьющиеся волосы лежали на его голове, как лохматая шапка. – Торопишься? А жизнь медленно идет. Ладно, понимаю, что ты занятой. Помнишь мою жену, Манефу? Хорошо, что помнишь… Так вот, Манефа мне сказала: "Макар, добро помнить надо, когда человек тебе его сделал". Благодаря тебе мы живы остались…

Греков тоже помнил тот случай. Было это еще до империалистической войны, когда он работал табунщиком. Прижали казаки в степи кочевавшую семью Макара, думали, конокрады, чуть до самосуда дело не дошло. Если бы Федор и другие табунщики не вступились, быть беде – поубивали бы всех станичники. Для казака конь – все, а тут, как раз перед этим, несколько коней из казачьего табуна свели. И казачата-пастушки не углядели. Нашлись потом кони. Казаки мялись, приглаживая руками пышные чубы, винились, что зря хотели людей порешить.

С той поры знакомы они с Макаром. Много времени прошло, и встретились опять, в Москве. Макар работал кузнецом в гужевой конторе.

– Верно твоя Манефа говорит, – наливая себе чаю, согласился Федор, – очень верно.

– О, она у меня умная баба, не то что другие, – оживился цыган. – Не смотри, что грамоте не знает. Она другому мужику ума взаймы даст. Во!

– Кланяйся своей Манефе. Так что все-таки приключилось?

– Ай не торопи, не торопи, начальник! Все скажу. Так вот, Манефа моя и говорит, – снова завел Макар, – помог тебе хороший человек, и ему помочь надо. Слава Богу, мы живы, у меня работа есть, дети сыты. Тебе спасибо, начальник!

– Ну, мне что, власти спасибо говори. И перестань меня начальником звать. Федор я. Или забыл?

– Не-е, не забыл. Но ты начальник теперь. От власти. Тебе помочь – власти помочь.

– Сознательный стал! – засмеялся Федор. – А помнишь, в степях?

– Кто не без греха… – отвел глаза Макар. – Теперь жизнь другая пошла – старого даже вспоминать не хочется. Человеком себя увидел. – Макар нагнулся ближе к Федору и, понизив голос, спросил: – Слышал я, церкви грабят?

– От кого? – насторожился Греков.

– Так, говорят промеж собой люди… – с непроницаемым лицом откинулся на спинку стула Макар.

– Какие люди? – не отступался Федор.

– Разные, начальник Федор, разные. Сам понимать должен, всякие между людей есть, – хитро усмехнулся цыган. – Манефа моя тут как-то вечером карты раскинула, говорит: "Начальник, что нам помог, плохих людей ищет. Пойди, – говорит, – Макар, к нему, поговори".

– Ну говори, я слушаю.

– Ковал я кобылу у извозчика одного…

– Частный извозчик или из конторы? – быстро уточнил Федор.

– Ай, начальник, тебе – как на духу! Попу того на исповеди не сказал бы. Макар тоже человек, туда-сюда, заработать-приработать надо. Дети ведь.

– Ладно, ладно, – засмеялся Греков, – значит, частный.

– Ну вот, подковал я ему кобылу. На левую заднюю подкову ставил. Обмыли, как водится – обычай: кобыленке после ковки ноги обмыть надо, чтобы подковы держались.

– Твои – да не удержатся?

– Обычай, начальник, обычай. Грех нарушать. А ты слушай, не перебивай. Извозчик навеселе уже был, спьянился скоро, жалиться мне начал по-пьяному делу… – цыган отхлебнул чаю, начал сворачивать цигарку, достав большой кисет с крепким самосадом.