Волосы Береники

Он был на себя не похож: бледный, со свежим порезом на щеке после утреннего бритья, в чужой рубашке. Наверное, Паша поделился своей, поддержал друга. Сева привык с утра надевать свежую рубашку. Все было в нем прежнее, Севино, и в то же время за столом сидел другой человек. Чужой. Незнакомый. Не Сева. Казалось, даже пространство около стола клубилось враждебное — не подходи близко, убьет.

— Садись. Я тут составил тебе памятку, когда и что. Кому позвонить, куда съездить, с кем встретиться. Документы все найдешь в папках. В компьютере тоже все есть. В общем, разберешься, я думаю. Ученого учить — только портить. Да, не забудь напомнить Володе, чтобы с документами на тендер не опоздал… И деньги за новый сайт надо разработчикам перечислить, он уже готов почти. Вот и все вроде бы…

— Я могу тебе позвонить, если что-то пойдет не так?

— Нет.

— Почему?

— Я не могу слышать твой голос. Вернее, не хочу, чтобы хоть что-то напоминало о тебе. Я хочу побыть один, совсем один, можешь ты это понять или нет?

— Да… Конечно…

— Ну вот и отлично. И не пытайся звонить, я телефон отключу. Садись, приступай к новым обязанностям. Отныне ты здесь полноправная хозяйка. А меня нет… Все…

Ника уже ничего не могла ответить, только кивнула. Сева встал из-за стола, молча пошел к двери, аккуратно прикрыл ее за собой. Было слышно, как он стоит в приемной, дает последние указания секретарше Марине. Потом наступила тишина…

Марина заглянула к Нике через пять минут, хотела спросить что-то, но осеклась:

— Ой… Вы плачете, Вероника Андреевна? Извините… Я не вовремя…

— Ничего, Марина. Я не плачу, просто в глаз что-то попало. У тебя влажной салфетки нет?

— Есть… Сейчас принесу.

Когда Марина притащила салфетки, Ника была почти в форме. Нельзя плакать и распускаться, потому что… Потому что нельзя, и все. Надо работать. Надо за все отвечать, потому что отныне она здесь хозяйка. Отныне она несет ответственность за всех и вся. И Сева прав — сотрудники не должны страдать. Фирма должна работать и приносить доход. Ничего личного, просто бизнес.

— Может, вам чаю сделать, Вероника Андреевна? Или кофе?

— Да, кофе сделай. И покрепче. Со сливками и сахаром. И с печеньем. А еще лучше — с булочкой. В твоем хозяйстве найдется какая-нибудь вкусная калорийная булочка?

— Да… Конечно… А чего это вы? Раньше и кофе без сахара пили.

— А теперь не пью. Теперь мне силы нужны. Еще вопросы есть?

— Нет…

— Тогда давай работать.

— А надолго Всеволод Григорьевич уехал? Это я к тому — если будут по телефону спрашивать…

— Если будут спрашивать, соединяй со мной.

— А…

— Все, Марина, все. И позови мне Володю с документами по тендеру. Но сначала кофе. Со сливками, сахаром и сдобной плюшкой. Работаем, Марина, работаем!

Наверное, это совсем неплохо, когда у человека много работы. Время летит незаметно, хотя и неловко бывает, как в невесомости, и организму справляться тяжело. Особенно, когда приходится засиживаться в офисе допоздна. И посоветоваться не с кем. И позвонить нельзя тому, с кем очень хочется посоветоваться. И душа изнывает от чувства вины. И знаешь, что нельзя на этом чувстве вины зависать, потому что совсем сойдешь с рельсов и скатишься в депрессию. А депрессия — это уже не работа, это уже черт знает что.

И дома тоже плохо. Тихо, уныло, тоскливо. И не знаешь, как отбиться от надоедливых вопросов Матвея:

— Мам… А папа скоро из командировки вернется?

— Не знаю, сынок. Скоро, наверное.

— Как это — ты не знаешь? Он что, тебе не сказал?

— Ну понимаешь, сынок… Там, в Озерском филиале, большие проблемы. Ему и позвонить-то некогда.

— Да ну, мам! Он же всегда звонит, даже когда совсем нет времени. Вы что, с папой поссорились, да?

— Нет… С чего ты взял?

— А почему у него телефон все время отключен? Я сколько раз ему позвонить пытался, и все зря. Что такое, мам?

— Не знаю. Телефон сломался, наверное. Или он его потерял.

— Ну что ты ерунду придумываешь, мам? Он что, новый телефон купить не может? Обманываешь меня, как маленького. Хочешь, чтобы я обиделся, да?

— Ну что ты, Мотечка. Я совсем этого не хочу.

— Не называй меня Мотечкой. Сколько раз просил! Меня Матвеем зовут, а не Мотечкой. Договаривались же. Вот папа, к примеру, ни разу не назвал меня Мотечкой.

— Прости, я забыла. Больше не буду. А ты уроки сделал, кстати?

— Сделал. Давно уже. А ты не заговаривай мне зубы уроками. Ты ведь так и не ответила ни на один мой вопрос. Это нечестно, мам.

— Ой… Отстань, а? Я так устала сегодня, голова ужасно болит.

— Нет, я вообще уже ничего не понимаю, — по-взрослому развел руки в стороны Матвей. — Папа куда-то уехал, совсем не звонит. А может, с ним что-то случилось? А вам с бабушкой хоть бы хны, ходите по дому, как царевны-несмеяны замороженные. Чуть что — сразу голова болит. Нет, я не понимаю, что происходит, честное слово!

Ну что надо было ему отвечать? Выдавать правду-матку, что стоит за этим «хоть бы хны»? И что они с бабушкой вовсе не царевны замороженные, а соучастницы преступления, осознавшие свою подлую вину и раскаявшиеся?