Волосы Береники

Сева поднял голову, глянул на Нику с неловкой благодарностью. Она пожала плечами, отвернулась к окну, сердито отметив про себя, что актриса из Маргариты Федоровны вышла все-таки никудышная. Как бы сказал великий режиссер, глядя на этот спектакль: не верю. Но, как говорится, веришь не веришь, а смотри, что показывают. Кнопку на пульте не нажмешь и на другой канал не переключишься.

— Ну чего ты сидишь, сынок? Забирай Нику, вези домой. И правда, что мы тут расшумелись, видишь, все еще спят? И я тоже посплю… Идите, идите. Вам обоим надо после бессонной ночи в себя прийти.

— И в самом деле, пойдем… — положила ладонь Севе на плечо Ника. — После обеда приедем и заберем ее домой. Ничего страшного уже не случится, поверь мне. Идем, Сева…

С больничного крыльца они шагнули в туманный хмурый рассвет, и Ника содрогнулась всем телом от холода и усталости. Сева молча снял куртку, накинул ей на плечи. Пока шли до машины, Ника вдыхала в себя знакомый, родной запах, исходящий от Севиной куртки. Запах его тепла и хорошего дорогого одеколона, который сама дарила ему на какой-то праздник. То ли на день рождения, то ли на Новый год. А может, на годовщину свадьбы.

Сначала ехали молча по городу, пустынному об эту пору. Потом Сева повернулся к ней, спросил тихо:

— С мамой что-то серьезное, да? Она мне всей правды не говорит.

— В данном случае вообще никакой правды нет, Сева. Маргарита Федоровна придумала этот спектакль для тебя. Чтобы ты из Озерска приехал.

— Правда?

— Да.

— Надо же, а я поверил!.. Выходит, опять купился? Ну мама!..

— Не обижайся на нее, Сев. Не надо, пожалуйста! Ну что делать, если она такая? Если она так представляет себе материнскую любовь? Она ведь очень любит тебя. Как умеет, так и любит.

Сева ничего не ответил, даже головы к ней не повернул. А через какое-то время хмыкнул, прервав напряженное молчание, проговорил тихо:

— Да уж… Ничто под нашей несчастной луной не меняется. И маму свою узнаю, и жену Нику с ее философией. Что делать, если мама такая… Хм!

— Да, Сев, что делать?..

— Конечно, я и не спорю. Что делать, если все такие. Все очень удобно и понятно, что ж…

До дома доехали молча. Так же молча открыли калитку, молча пошли по влажной от ночного дождя дорожке, ведущей к крыльцу дома. Около крыльца остановились.

— Ника, нам надо поговорить…

— Да, конечно, — кивнула Ника. — Только пойдем в дом, я ужасно замерзла. И давай очень тихо, на цыпочках, а то Матвея разбудим. Наверх поднимемся, хорошо? В спальню. Просто там теплее.

Поднялись в спальню, и Ника достала из шкафа теплый плед, укуталась в него, села на кровать, поджав под себя ноги. Сева уселся на другую сторону кровати, подложив под спину подушку, спросил осторожно:

— Судя по нашим приготовлениям, разговор предстоит долгий?

— Да, Сева, очень долгий.

— Хорошо… Тогда расскажи мне все, Ника. Все с самого начала расскажи о том, чего я не знал.

— Да, согласна. И ты мне все расскажи. О том, чего я не знала.

* * *

Солнце за окном вступило в свои утренние права, когда они закончили свою взаимную исповедь. Правда, солнце в это утро было совсем хилым, едва просочилось через хмурые облака. Но все равно это было солнце. Ника даже прищурилась, загораживая лицо от назойливого луча. Сева молча глядел на нее, думал о чем-то. А может, ни о чем не думал. Когда выворачиваешь наизнанку все тайное и мучительное, что хранится в душе, на лишние думы уже и ресурса не остается. В себя бы прийти да разглядеть изнанку своего собеседника — такую же тайную и мучительную.

Внизу послышался шум, легкие шаги на лестнице, голоса.

— Кто там? С кем это Матвей разговаривает? — удивленно спросил Сева.

— Да это Томка. Она его завтраком кормит, наверное.

— Томка?

— Ну да…

— Неужели ты ей простила? Она ж тебя предала. То есть выдала твою тайну со всеми потрохами.

— Да, Сев, я ей простила. Понимаешь, я не смогла иначе.

— Понимаю, можешь не продолжать. Я даже знаю, что ты скажешь дальше. Что, мол, делать, если она такая, да?

Ника улыбнулась, пожала плечами, потом подтвердила грустно:

— Да, так и есть… Что делать, если она та-кая…

Сева откинул назад голову, рассмеялся тихо. Прикрыл глаза, поводил головой из стороны в сторону:

— Да уж, тебя не изменишь, это правда. И знаешь, в твоей философии что-то есть. Я это недавно понял, когда остался один, там, в Озерске. Иногда человеку надо остаться одному, чтобы увидеть со стороны тех, кто его окружает. И себя тоже. Да, я многое понял…

— И что же ты понял?

— А то, что ты во многом права. Не во всем я с тобой согласен, но во многом. По крайней мере, мне надо научиться уважать эту твою философию. Да, надо всегда принимать человека таким, какой он есть, со всеми его ошибками и тараканами. Тем более если любишь. А я очень люблю тебя, Ника. Ну что мне делать, если ты…такая? Просто любить и быть счастливым, что же еще.